Пришествие цивилизации (сборник)
Шрифт:
Акве Беструде положил тяжелую ласту на плечо Колори.
…Так они и просидели, в обнимку, человек и акве, до самого утра, неспешно беседуя, вспоминая. Пока над рекой не разгорелся холодный, пахнущий болотом, медикаментами и отработанной соляркой, чужой рассвет.
ПАРНИША, ОТКРОЙ ДВЕРЬ!
Лысый, громадного роста толстяк навзничь лежал на цементном полу широко раскинув руки. На его животе восседал красномордый верзила и; мертвой хваткой сжав горло толстяка, методично стучал его головой об пол. Толстяк хрипел, екал при каждом ударе, но концы не
— Э! — Я похлопал по плечу верзилы. — Прикурить не найдется?
— Чего?
Верзила недоуменно повернул ко мне голову. От его распаленной от натуги физиономии вполне можно было прикурить, если бы не градом катившиеся по щекам капли пота.
— Спички, говорю, есть? Я показал верзиле незажженную сигарету. Верзила оставил свое занятие и растерянно похлопал себя по карманам.
— Не, я ж не курю! — наконец сообразил он. — И тебе не советую. Здоровье дороже. Возьми лучше это.
Он протянул мне грязный одноразовый шприц и пару ампул.
— Здесь, парень, — криво усмехнулся я, — мы с тобой расходимся во взглядах и увлечениях. Толстяк на полу зашевелился, заперхал.
— Погоди, — прохрипел он, зашарил по карманам и достал зажигалку. — На.
Я щелкнул зажигалкой, прикурил. Зажигалка была золотой «ронсон». Лимонов на десять потянет.
— Спасибочки. Как я понимаю, — обратился я к толстяку, — она тебе уже не понадобится?
— Отдай, — строго сказал толстяк. — Это вещественное доказательство. Я вернул зажигалку.
— Может, помочь?
— Не мешлй, — буркнул толстяк и вновь раскинул на полу руки. Верзила тут же вцепился ему в горло.
Вот, всегда так. Я окинул взглядом помещение. Обшарпанный конторский стол, колченогий стул, да развороченный автогеном сейф, до отказа забитый пачками сторублевок образда шестьдесят первого года. И все.
Похоже на заводскую кассу социалистического реализма.
Переступив через дергающиеся ноги толстяка я выглянул в окно на божий свет. Божего света не было. Был светящийся туман.
Пора сматываться. Опять мне не повезло. И почему тогда так любили непременно сторублевки? Макулатура. Но сколько экспрессии из-за нее!
Я нарисовал грифелем на стене дверь, открыл ее и шагнул в светящийся туман.
Угр сидел посреди пещеры у огромного кострища и поигрывал в руках бивнем мамонта. Вдоль стен пещеры настороженно затаились соплеменники и смотрели на вождя во все глаза.
— Ры… гх… ам-м? — сказал Угр.
«Так кого мы будем сегодня есть?» — понял я.
За каменной глыбой, закрывавшей вход в пещеру, вселенским потопом бесновалась гроза. Оттуда же доносился рев пещерного льва, в пароксизме голода раскачивавшего глыбу. Ни на грозу, ни на льва никто не обращал внимания.
Я понял, что попал на первое в истории человечества заседание Верховного Совета. В стране во всю бушует экологическая катастрофа, национальные распри достигли своего апогея, мяса нет, посевы смыло водой, но многомудрые вожди спокойно и уверенно в тиши пещеры решают продовольственную программу.
— Гм… р-р-р? — повысил голос Угр.
«Какие будут предложения?» — перевел я. Одним из чересчур сообразительных троглодитов осторожно коснулся моей руки.
— M-м! — восхищенно сказал он.
«Пухленький!»
Другой не в меру умненький предок уже более грубо схватил меня за ногу.
— Угум-м… — подтвердил он. «Жирненький!»
— Ho-Ho! —
— Гр-р Бхар трам-пам! — рявкнул Угр. — Трам-тара-рам!
Во, завернул! «Депутат Бхар, не отклоняйтесь от регламента! Говорите по существу вопроса и не надейтесь на иностранные инвестиции, иначе я лишу вас слова!»
На мгновение в пещере повисла тягостная тишина.
Затем из левого угла донеслось осторожное:
— Ба…
Чуть погодя фразу продолжили из правого:
— Бу…
И уже нестройный хор хриплых голосов обеих фракций закончил:
— Бы-ы!
— Грм-м?.. — с сомнением протянул Угр.
«На голодный желудок?»
— Ам! — неожиданно подвел итог дискуссии беззубый старик.
Я тихонько ретировался вглубь пещеры. Здесь тоже делать было нечего. И когда я только научусь ориентироваться?
Пока высокое собрание решало, какую из женщин они будут сегодня «ам», я нарисовал на стене пещеры люк со штурвалом и наборным замком. Не знаю, так ли выглядят бронированные двери в форте Нокс, но я очень на это надеялся.
Но попал я в рубку космического корабля. Корабль стоял на неизвестной планете, и в рубке никого не было. Сквозь огромный иллюминатор из простого стекла открывался вид на равнину, поросшую голубой травой. С ослепительно желтого неба сияли три солнца; зеленое, черное и рентгеновское. Когда фиолетовые облака закрывали черное, на равнине становилось светлее. В высокой густой траве, маясь мукой мученской, бродили несуразные животные о семнадцати ногах и огромных головах на тонюсеньких шеях. Пасти животных щерились такими чудовищными зубами, что становилось непонятно, как сквозь них проходит пища. По траве от животных расходилось по три тени: светлая — от черного, обыкновенная — от зеленого, угольная — от рентгеновского. Судя по последней, животные состояли сплошь из свинца. В общем, жить при такой конституции не полагалось. Просто язык не поворачивался назвать их божьими созданиями. Но они жили. И даже питались. Как я понял, исключительно космонавтами, потому что ни друг на друга, ни на сочную голубую траву они не обращали внимания. Зато на космонавтов, шествовавших по равнине походным строем, они нападали с исключительной методичностью, не давая тем перевести дух.
Что же здесь делали космонавты, было загадкой. То ли они прибыли на планету, как научная экспедиция, изучающая инопланетную фауну, то ли в качестве простых заготовителей мяса, решающих в будущем наболевшую еще со времен Угра продовольственную программу Земли. Вероятнее второе, так как крушили они бластерами нападавших животных с редким остервенением.
Рубка космического корабля — это, конечно, не форт Нокс с золотым запасом Америки, — но поживиться здесь можно. Я пошарил по ящикам под пультом управления, но все они оказались пустыми. Лишь аптечка была доверху забита таблетками антирада. Прилагавшаяся инструкция, гласила, что «одна таблетка в течение минуты снимает все последствия радиационного облучения». Я покосился на рентгеновское солнце и на всякий случай проглотил одну. И чуть не подавился. Горькой таблетка оказалась до невозможности. Через минуту кожа по всему телу стала нестерпимо зудеть, но зато моя тень от рентгеновского солнца приобрела угольный свет.