Прислужник своего «Естества»
Шрифт:
Если девушке от секса не больно, у меня пропадает вся «острота ощущений».
Но вот она снова тихо застонала. Замычала. Заёрзала.
Ага – два раза. У меня не забалуешь. И уж тем более – не отвяжешься.
Прохожу к ней, рассматриваю. Вижу – вначале ничего не понимает, моргает недоумённо – словно всё ещё в грёзах забытья, но вдруг – узнала!
Лицо стало – как у фанатички! Или мученицы времён, вот именно – первых христиан. Желваки заходили, брови нахмурились. И, хоть и слов теперь почти не понимаю – говорит очень тихо, хрипло, и с трудом! – меня
Дура ты во второй раз. У мужчин нет того, что есть у тебя. Того, что я сейчас буду использовать. Куночки твоей опухшей, и от этого очень даже сжавшейся: чтоб обеспечить мне «плотный контакт»! Вот ею сейчас и займусь. Ноги вот только твои приведу в надлежащее положение. Да Дюрекс особо тонкий надену…
Ноги развёл в стороны, расположив горизонтально, с помощью верёвок: вытащил из потолочных блоков, да перезакрепил концы на боковых. Завёл на блоки, стоящие подальше от того края, где оказалась её промежность – почти за голову. Балерина же. Ха-ха. Противовесы-грузы поставил пока по пятьдесят кило на каждую верёвку.
Вот теперь она действительно напоминала морскую звезду: руки в стороны, да ноги – широко раздвинуты. Бери меня, сволочь извращённая – не хочу!..
Хочу, конечно.
Ноги теперь располагаются горизонтально, мышцы напряжены, и растяжка у неё действительно – как у балерины: то есть – практически сто восемьдесят градусов. А попозже попробую сделать и побольше: грузов у меня хватает. Проволоки, что крепили её таз и бёдра у мест сгибов, теперь почти полностью скрылись из вида, и, судя по-всему, доставляли ей вполне адекватные мучения – она рычала и выла сквозь зубы. Ничего, голубушка: у меня все рассчитано и проверено: кожу не перережет!
Мне вдруг пришла в голову нехорошая мысль: дай, думаю, поунижаю. Посмотрю, сломлена она, или ещё пытается корчить гордячку. Говорю:
– Если ты сейчас поумоляешь меня отпустить тебя живой после секса, обещаю и правда – отпустить тебя. Только уж, пожалуйста, со слезами и пожалобней.
Ага, как же – поумоляла она. Таких яростных проклятий и ругательств я почитай, лет двадцать ни от кого не слышал. Надо же! А, похоже, там, в театре – культурой-то… И не пахнет! Я до этого слышал такие цветистые обороты только от своей…
Неважно. У меня здесь не автобиографические записки, а дневник проведения опытов по сексуальным извращениям.
Словом, взялся я снова за плётку, да обработал её ноги по всей доступной теперь нежной внутренней поверхности – от коленочек точёных, до самой промежности. Которой досталось, понятное дело, больше всего остального. И так приятно было смотреть, как она конвульсивно сжимается и дёргается!
Напрягала девушка сдуру все мышцы промежности, не понимая, что так доставляет себе гораздо больше мук: надо было читать в детстве в школе мемуары Горького – как его «обрабатывал» дедушка ремнём.
Через двадцать минут, когда она уже даже стонать не могла, закатились снова её глаза – голова откинулась, мышцы и жилы-канаты на шее, которые до этого, казалось, так напряжены, что вот-вот порвутся, исчезли, и тело обмякло на станке – девушка, так сказать, стала временно недоступна.
А ничего. Я не гордый. Подожду.
Правда, чтоб не ждать уж слишком долго, я снова дал ей-таки понюхать из бутылочки с нашатырным спиртом. Сперва она не реагировала, но потом, смотрю, ноздри затрепетали, и голова пытается отодвинуться. Ну, с добрым утром, ласточка моя!
Глаза, когда она их открыла, навели меня на кое-какие нехорошие подозрения. Думаю, не переборщил ли – а вдруг съедет, как говорится, с глузу, или, проще говоря – спятит от перенесённых страданий. Тогда все мои усилия – насмарку. Трахать хихикающее и понимающее происходящее не лучше, чем брюква какая, создание – никакого интереса!
Но вот она проморгалась, и, похоже, хотя бы частично очухалась: смотрит снова с пониманием. И, разумеется, с ненавистью. Если бы взглядом можно было прожигать дырки, во мне бы точно штук восемьсот напрожигали бы! К счастью, я догадался обложиться снаружи асбестом. (Шутка!)
Зато это навело меня на мысль о толстой сигаре, которой можно бы поприжигать эти самые бёдра по нежной когда-то, а сейчас – покрасневшей и вспухшей внутренней поверхности, снабжённой огромным количеством нервных окончаний. Да и всё прочее, где этих окончаний ещё больше, как описано в книге про приключения агента САС, какого-то там Малко… Но эту мысль я запихал обратно в память невостребованной – я ненавижу сигареты. И уж тем более сигары. Курить ради даже такого интересного действия, как прижигание – не собираюсь. В конце-концов, есть, скажем, и моя газовая плитка. И гвозди. И серная кислота. Вот только потом неудобно возиться, оттирая с пола все эти потёки и пятна. Пока не хочу с этим заморачиваться.
Девушка между тем, похоже, полностью очухалась, и вижу, что результаты воздействия плётки ощущает в полную силу. Вот теперь, когда там, внизу, всё у неё распухло, кровоточит и саднит, самое моё время. Вот только…
Как бы снова не отключилась в самый неподходящий момент. От банального обезвоживания – вон как хрипит и сипит.
Подхожу с пластиковой баклажкой, вливаю ей в рот подсоленную воду. И – удивительно! – она уже не выделывается, а действительно жадно эту воду глотает! Чуть не захлёбываясь!
Пей, пей, дурочка. Не понимаешь пока, что это – не сострадание с моей стороны, а банальный расчет.
Просолённое тело и кишечник лучше проводят электрический ток!
Но вот и выпила она полбаклажки. Баклажку убираю. Одеваю пресловутый Дюрекс, и смазываю конец вазелином – иначе внутрь её, солнышка моего столь долго и тщательно подготавливаемого, и не проникнешь…
Всё оказалось даже лучше, чем я себе представлял: куночка у Аминочки моей многострадальной оказалась – просто блеск!