Приступить к ликвидации
Шрифт:
– Ты что такой мрачный?
– спросил Игоря Данилов.
– Разве можно такую ерунду показывать?
– Можно, Игорь, и даже нужно. Людям сейчас смеяться надо.
– Я не об этом. "Три мушкетера" - любимая моя книга.
– Считай, что это музыкальная пародия на нее. Запомни, консерватизм в твоем возрасте опасен.
Потом они вернулись на вокзал. Начальник транспортного отдела напоил их чаем и устроил отдохнуть в маленькой комнате для приезжих. Данилов и Никитин уснули сразу, а Муравьев вышел на темный перрон.
Темный вокзал жил непонятно и суетливо. Перекликались какие-то люди, долетали обрывистые слова команд, с грохотом катились по обледенелому асфальту тележки.
Бесконечная ночь, а за ней неизвестное утро.
ДАНИЛОВ
– Товарищ подполковник!
– Его кто-то тряс за плечо.
– Да.
– Данилов вскочил, автоматически нашарив пояс с кобурой.
– Пора.
Они быстро оделись, взяли вещи и вышли на улицу. После сна, дивного ощущения теплой комнаты ночной ветер показался холоднее и злей.
– Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, - зевнув, изрек Никитин.
Что правда, то правда. По перрону гуляла февральская метель. Скользя сапогами по обледенелому бетонному покрытию, они шли вдоль длинного темного поезда, составленного из теплушек и дачных вагонов.
– Здесь, - сказал провожатый.
– Вагон, правда, дачный, но ничего, к утру будете на месте.
В вагоне было темно и душно, отвратительно пахло чем-то горелым.
– Располагайтесь, - провожатый осветил фонарем две покрытые облупившимся лаком скамейки.
Они попрощались.
– Ну что ж, будем спать по очереди, - сказал Данилов.
– Вы спите, Иван Александрович, - ответил Никитин, - а мы с Игорем ночку разделим. Давай, Игорь, ложись, ты не спал совсем, а я покараулю вас.
Поезд дернулся. С грохотом посыпались вещи, кто-то выругался вполголоса. Поезд опять дернулся и, медленно набирая скорость, пополз к выходной стрелке. Данилов, подложив под голову вещевой мешок, лежал, прикрывшись шинелью, на твердой вагонной скамейке, пытаясь заснуть.
Вагон немыслимо мотало, и Данилову приходилось держаться рукой за угол спинки, чтобы не упасть на пол. Наконец не выдержал и сел, прислонясь плечом к стене вагона. Сквозь полудрему он слышал чьи-то голоса, до него долетали обрывки фраз. Потом это все отдалялось куда-то и снова возвращалось. И вдруг сквозь стук и топот он услышал обрывистый шепот:
– ...Ты не кричи... Слышь, тихо... Дура... я тебе сала дам...
И придушенный девичий голос:
– ...Не надо... Дяденька, не надо... Миленький...
– ...Молчи... Молчи...
Никитин пружинисто вскочил со скамейки. Вспыхнул электрический фонарь.
– А мне ты сала дать не хочешь, гад?
– рокотнул баритон Никитина.
– Пусти... Слышь, пусти...
– Документы!
– резко скомандовал Никитин.
– Мешки чьи? Твои мешки? Сейчас проверим, что ты в них везешь.
– Ты чего?.. Ты чего?..
– заговорил кто-то быстрой скороговоркой.
– Ты, гнида, - с ненавистью выдавил Никитин, - чего к женщине пристаешь? А? Документы!
– Есть... Есть документы...
Данилов не вмешивался, он знал крутой нрав Никитина, его обостренное чутье на всякую мразь. И раз уже лейтенант взялся за этого мужика, то он дело доведет до конца.
– Что случилось? Что случилось?
– по вагону бежал проводник.
– Как же это так, папаша?
– спросил Никитин строго.
– Сажаете человека без всяких документов?
– Так разве уследишь за всеми, товарищ начальник?
– Патруль едет в поезде?
– Едет.
– Зови. Пусть они сдадут его куда следует.
Через полчаса в вагоне появился офицер и два сержанта. Они вели мешочника по проходу, и он причитал, бил на жалость:
– Инвалид я... В окопах грудь застудил... Совести у вас нет.
– Вот паскуда, - выругался Никитин, усаживаясь, - все нынче инвалиды, все из окопов. Вы бы, Иван Александрович, на его морду посмотрели. Да на нем гаубицы можно возить.
А потом наступило утро. И было оно солнечным и ярким. Даже грязный вагон в его лучах стал наряднее.
– Волховстрой, - крикнул проводник, - подъезжаем.
Мимо окон плыли разбитые дома, стены, глядящие на мир пустыми глазницами, груды кирпича, сожженные доски.
– Бомбит город фашист, - сказал проводник, - хочет связь с Ленинградом нарушить.
– Папаша, - поинтересовался Никитин, - где здесь горотдел милиции?
– Так кто его знает, сынок, центр-то весь разбомбили.
Они спрыгнули с подножки и пошли в сторону развалин. В этом городе не было привычного вокзала, привокзальной площади. Да и домов почти не было. Только развалины и пепелища. Но тем не менее город жил. Даже киноафиши висели на разбитых стенах.
Нет, не сломлен был город, потому что мужественные люди жили в нем.
Они вышли на какую-то улицу, и закричала, завыла сирена. Данилов взглянул на небо и увидел шесть самолетов, заходящих от солнца.
Забухали зенитки. Разрывы, как фантастические цветы, распустились в воздухе, четко заработали счетверенные пулеметы. Самолеты, перевернувшись через крыло, с воем пошли к земле.
– Ложись, - крикнул Никитин, и голос его утонул в грохоте первого взрыва.
Они лежали на земле, вжавшись в снег, будто он мог защитить их от ревущей над головой смерти. Тяжелый грохот авиабомб больно давил на уши, низко стелился по улицам дым, рушились стены домов, летела земля, обломки бревен и кирпичей.