Присяжный
Шрифт:
– Ты раненько взялся за работу, Шеру, – сказал судья с самым невозмутимым видом. – Прошлой ночью здесь поблизости происходили очень нехорошие вещи, но ты, видно, нелюбопытен, раз еще не был возле брода.
– Бедным людям нужно работать, – ответил Шеру, – у меня вчера пропал день на ярмарке в Салиньяке, так сегодня надо наверстать потерянное время. К тому же о случае с господином Бьенасси я уже услышал от соседа Мишо. Большое несчастье, надо сознаться.
– А ты сам не знаешь
– Я? Что я могу знать? Ничего не видел, ничего не слышал, могу вас уверить.
Судья обменялся взглядами с сержантом, а Шеру тем временем снова принялся за работу. После минутного молчания де Кюрзак продолжал:
– Давно ли ты ходил на охоту?
Вопрос, по-видимому, затруднил браконьера – он медлил с ответом. Тогда жандарм сказал насмешливым тоном, снимая с гвоздя куропатку, висевшую у потолка:
– Птица эта еще вчера летала в поле.
– Ну так что же? – ответил Шеру смело. – Разве можно осуждать человека за выстрел-другой на чужом поле? Дичь разве не всем принадлежит? Разве не следует ее стрелять бедным, чтобы кушали богатые? Я должен был сборщику податей и обещал ему заплатить куропатками, вот и все! Не потащат же меня в суд из-за таких пустяков?
Жандарм насмешливо свистнул, но ничего не сказал, предоставляя судье вести допрос в соответствии со своими соображениями. Де Кюрзак снова заговорил:
– Итак, Шеру, ты не доплатил налогов, не грозил ли тебе Бьенасси строгими мерами?
– Грозил, но человек он добрый, и слов его пугаться было нечего. Я обещал ему принести сегодня куропаток вместо денег, но мне не повезло, и я подстрелил, как видите, одну жалкую птичку.
– Итак, Шеру, ты ходил на охоту вчера вечером?
– Может статься, и ходил. Возвратившись из Салиньяка, я поставил моего осла в клеть, потом захватил ружье и пошел бродить по окрестностям.
– Не встретил ли ты других охотников?
– Я не видел никого… но, позвольте, я припоминаю, что слышал выстрел у брода и решил, что кто-нибудь из соседей идет по моим следам.
– Ага, ты слышал выстрел! Во сколько часов это было?
– Начинало темнеть… Неужели этот выстрел и убил бедного господина Бьенасси? Однако я должен сказать, что не слышал никакого крика.
Судья и жандарм еще раз украдкой обменялись взглядами.
– Покажи мне свое ружье, Шеру, – приказал де Кюрзак.
Бывший каторжник взял ружье и подал его судье. Это было старое кремневое оружие, настолько проржавевшее, что человек осторожный не решился бы стрелять из него ни за какие блага в мире. Судья удостоверился, что из него недавно стреляли, и попросил показать дробь, которую Шеру обыкновенно использовал на охоте.
– Не нужно, господин де Кюрзак, – вмешался жандарм, который во время предыдущего разговора вынул несколько дробинок из застреленной куропатки. – Дробь пятого номера!
– Пятого! – повторил де Кюрзак. – Так, стало быть, одного номера…
Вместо ответа сержант достал из кармана бумажку с дробью, вынутой из раны Бьенасси. Она оказалась совершенно одного размера с дробью Шеру.
С каждой минутой подозрения судьи и жандарма становились сильнее.
– Шеру, есть ли у тебя деньги? – спросил де Кюрзак.
Недоумение отразилось на лице незадачливого охотника.
– Есть ли здравый смысл, месье, в подобном вопросе бедняку, и еще ни к селу ни к городу? Да что же вам от меня надо? Вы на меня так и уставились, вы и господин жандарм. Разве вы меня подозреваете в чем-нибудь? Уж не думаете ли вы, что я взял два мешка господина Бьенасси?
– А ты откуда знаешь, что у господина Бьенасси было два мешка с деньгами?
Шеру спохватился. Он уже готов был чистосердечно сознаться в своей находке, но сообразил, что погубит себя, так как судья посадит его по подозрению не в только в воровстве, но и в убийстве. Впрочем, даже в этот момент, когда откровенное признание еще могло смягчить вину, мешки с казенными деньгами не утратили своего непреодолимого обаяния. Шеру убеждал себя, что никто не может уличить его во лжи, что клад его найти невозможно, поэтому продолжал с притворным простодушием:
– А сосед Мишо разве не говорил мне, что с ним было два мешка? Да я и сам их видел вчера, когда господин Бьенасси проезжал по площади, и не один я, а еще пропасть людей.
– Это быть может, но вернемся к моему вопросу. Нет ли у тебя, Шеру, денег, накопленных на черный день?
– А если бы и было? – ответил в сильном волнении Шеру. – Разве не следует приберечь немного на случай болезни, или невзгоды какой, или выгодной продажи клочка земли? Но хвастать этим не хвастают.
– Из твоих слов я, кажется, должен заключить, что ты не нуждаешься, Шеру. Покажи же мне все деньги, какие у тебя здесь под рукой в эту минуту.
– Как! Вы хотите…
– Я имею основание требовать этого во имя закона, повинуйся.
Это приказание, данное не терпящим возражений тоном, показало наконец бывшему каторжнику всю степень опасности, которой он подвергался. Его смуглое загорелое лицо слегка побледнело, и он сказал глухим голосом:
– Значит, вот оно что, меня подозревают за старые грехи! Однако с одного вола двух шкур не дерут, как вы изволите знать. Что же, если надо… Но вы мне дадите слово, что никто не узнает про мои денежки, не правда ли? Вы мне поклянетесь в том?