Присяжный

Берте Эли

Говоря таким образом, он медленно направлялся к старому дубовому шкафу, почерневшему от времени, но еще крепкому и с надежным замком. Открыл его не без некоторого ворчания и наконец вынул из груды отвратительного тряпья шерстяной чулок, служивший ему кошельком. Он подал его мировому судье и сказал голосом, в котором слышалось столько же подозрения, сколько и грусти:

– Я вынес изрядно лишений, чтобы сколотить эту малость, и никому, ни одной живой душе не говорил об этом. Если бы вы не изволили приказывать, я скорее дал бы изрезать себя на куски, чем показал свой капиталец!

Де Кюрзак открыл копилку Шеру, где находилось от трехсот до четырехсот франков всякого рода монетами, от золотых до простых су. Франсуа Шеру внимательно следил за каждым движением судьи. Впрочем, последний недолго продолжал осмотр: было очевидно, что деньги эти накоплены понемногу и в них не было ничего подозрительного. Он вернул чулок крестьянину, который поспешно опустил его в один из своих больших карманов.

– Ты, без сомнения, совсем не так беден, как хочешь казаться, Шеру, – сказал судья, – однако, подумав хорошенько, не найдешь ли ты в своем доме еще денег?

– Милосердный боже, – воскликнул Шеру отчасти с нетерпением, – вы принимаете меня за богача? Разве не много у меня накоплено денег для такого бедного человека, как я?

Жандарм с досадой покачал головой и сказал де Кюрзаку:

– Я поищу сам.

– Ищите.

Жандарм подошел к старому шкафу и перевернул все вверх дном без малейшего уважения к жалкому гардеробу Шеру. Убедившись, что в шкафу нет ничего подозрительного, он пошел бродить по лачуге, открывал ящики, осматривал утварь и стропила, стучал в стены. В один миг жалкая кровать была сдвинута с места, тюфяк ощупан, прорезан и выворочен наизнанку. Ничего не обнаружив, жандарм внимательно осмотрел камни очага и даже печку.

Шеру не предполагал, что обыск будет таким искусным и упорным. Он с беспокойством следил за сержантом, когда тот ходил взад-вперед по лачуге. Судья наконец потерял терпение.

– Вы, вероятно, ошиблись, – обратился он к жандарму, – если бы этот человек сделал то, в чем вы его подозреваете, он вряд ли оставил бы у себя в доме деньги, добытые преступным путем.

– А я, господин де Кюрзак, уверяю вас, что чувствую близость казенных денег. Этот молодец слишком жаден, чтобы далеко запрятать свою добычу. Мешки в этом доме, и я их найду!

Бывший каторжник не произнес ни слова, но взгляд его выдавал тревогу. Между тем, направляясь к темному углу, сержант подметил у Франсуа Шеру невольную гримасу. «Должно быть, тут», – подумал он и стал искать еще внимательнее. Однако все его усилия были напрасны. Сержант уже начал терять терпение, когда взор его упал на кучу щепок, по-видимому, предназначенных для растопки. Хозяин вздрогнул. «Напал», – подумал сержант.

Однако, раскидав кучу, он не увидал ничего подозрительного. Присмотревшись внимательнее, жандарм заметил, что там, где лежали щепки, земля казалась мягче и чуть-чуть темнее, чем остальной пол. Концом своей большой кавалерийской сабли он взрыл землю. После нескольких минут работы сержант нагнулся и вынул из ямы два мешка с деньгами.

– Ведь я говорил! – закричал он с торжествующим видом. – Вы видите, месье де Кюрзак, я был прав? Вот мешки сборщика податей.

Он крикнул жандарму, который стоял снаружи:

– Эй, покарауль хорошенько дверь! Мы поймали птицу!

Шеру стоял как громом пораженный: до него стал доходить весь ужас положения. Будто сквозь туман он услышал голос судьи:

– Сознаешься ли ты, Франсуа Шеру, что мешки эти принадлежали сборщику податей?

– Нет-нет, месье, я этого не отрицаю, – произнес Шеру с усилием, – это его мешки, я в этом сознаюсь. Я расскажу вам все, расскажу, как они попали ко мне в руки… Но убил сборщика податей не я, клянусь Богом, Пресвятой Девой и всеми святыми, не я!

Судья покачал головой и сказал со вздохом:

– Я хотел бы, чтобы тебе удалось оправдаться, но как мы должны понимать обстоятельства, неопровержимо говорящие против тебя? Ты сам сознаешься, что вчера имел неприятный разговор с Бьенасси по поводу взноса подати, что встретил его на площади в Салиньяке с двумя мешками денег, что вечером охотился возле того места, где был убит Бьенасси. К тому же в куропатке оказалась дробь одного размера с дробью, вынутой из раны Бьенасси. Теперь, наконец, невзирая на все твои отрицания, у тебя находят украденные деньги… Какой вывод прикажешь сделать из всего этого, если не тот, что ты виновен и в грабеже, и в убийстве? Послушай, Шеру, не лучше ли тебе откровенно сознаться в твоем поступке? Искреннее раскаяние и сознание в вине были бы лучшим средством смягчить твой приговор.

Бывший каторжник стоял в мрачном унынии.

– Ах, месье, – ответил он хриплым голосом, – я пропал, если настоящий убийца не захочет выдать себя… Вы мне не поверите, я это вижу, а между тем я скажу вам всю правду. – И он подробно передал события предыдущего дня.

Он ничего не пропускал, голос и вид его носили отпечаток правдивости, но все говорило против него, и ему не поверили. Молодой судья слушал с большим вниманием, но лицо его оставалось холодным и строгим. Когда Шеру закончил, он сказал с серьезным видом:

– Твои пояснения будут внесены в протокол, который мы составим, однако я не должен скрывать от тебя, что большая часть твоих показаний мне кажется неправдоподобной, невероятной и противоречащей тому, что известно в настоящую минуту об этом грустном деле. Ввиду обвиняющих тебя фактов мой долг… тяжелый долг, предписывает мне один лишь образ действий.

– Да-да, – подтвердил жандарм, который не сводил глаз с де Кюрзака, – дело ясно как день. Итак…

Судья сделал едва заметный знак, и жандарм в ту же секунду бросился на Шеру, который нисколько не ожидал подобного нападения.

– Именем закона я беру тебя под стражу.

Несчастный не шевелился. Де Кюрзак и сержант собрали ружье, сумку с дробью и другие предметы, которые могли служить уликами. По окончании этих формальностей мировой судья сказал Шеру:

– Пойдем.

– Куда вы меня ведете? – спросил арестант уныло.

– Сначала в Б***, а потом, по всей вероятности, тебя отправят в Лимож, где и будет производиться следствие.

Шеру глубоко вздохнул и указал на белье и одежду, которые могли ему понадобиться. Их связали в узел и положили на лошадь.