Присяжный
Шрифт:
– То же говорит и Шеру, он сознается в воровстве, но упорно отрицает убийство. Спрашивается, кого он убедит в своей невинности относительно одного преступления, в то время как уличен в другом? В этом я сошлюсь на господина Робертена. Мы же все, то есть мировой судья, мэр города Б***, жандарм и я с товарищем, – мы все согласились, что дело ясное. Право, очень великодушно с вашей стороны защищать негодяя, которого все бранят, вы добрый сосед. Однако если бы вы, подобно мне, видели отчаяние сестер Бьенасси, когда принесли в дом тело их брата, то поберегли бы сочувствие для этих несчастных девушек.
– Бедная Гортанс, – прошептал Робертен.
Де ла Сутьер заметно изменился в лице.
– Я не защищаю Шеру, – произнес он невнятно, – и если он способен на кражу… Но эти девушки, сестры сборщика податей…
– Слышали бы вы их рыдания, их душераздирающие крики… Я вообще нелегко поддаюсь на разного рода сентиментальные чувства, но меня так и передернуло, когда бедная Гортанс все повторяла с отчаянием: «Теодор! Мой бедный Теодор!» Впрочем, зачем возвращаться к этим грустным сценам? Дело в том, что эти бедные девушки потеряли не только брата, но и единственного покровителя и единственную опору. Что теперь с ними будет?
Де ла Сутьер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. К счастью, никто из собеседников не заметил этого, разговор продолжался между доктором и Арманом. Когда де ла Сутьер пришел в себя, Симоно готовился уехать и говорил свойственным ему шутливым тоном:
– Я слышал, что мадемуазель де ла Сутьер нет в замке. Разве не долг спасенной девушки оставаться у изголовья своего избавителя? Я позволю себе сделать замечание мадемуазель де ла Сутьер, когда мы вместе будем танцевать… если мы еще когда-либо будем танцевать… Впрочем, – продолжал он серьезнее, – я забываю, что другие пациенты давно меня ждут.
Симоно пожал руку Арману, потом де ла Сутьеру и вышел из комнаты. Хозяин дома решил проводить доктора и, пока тот садился на лошадь, сказал со смущением:
– Не думайте, любезный доктор, чтобы я питал особенное сочувствие к Шеру, – я едва его знаю и не говорил с ним двух раз в жизни, к тому же если он действительно способен грабить на дорогах…
– Кто же заподозрит вас в сочувствии к такому мошеннику? Впрочем, ваше сочувствие или чье бы то ни было ему не поможет – ничто его не спасет.
– Как! – вскрикнул де ла Сутьер. – Вы полагаете, что этого несчастного…
– Через два дня суд присяжных.
XII
Покровитель
Минуло полтора месяца. Следствие по делу Франсуа Шеру, принимавшее, как говорили в народе, все более и более опасный для подсудимого оборот, проходило в главном городе департамента.
Рокрольский замок оставался пустым. Арман Робертен через несколько дней после того, как почувствовал себя окончательно выздоровевшим, вернулся в поместье, как ему казалось – навсегда. Но вскоре уехал. Де ла Сутьер с двумя жокеями и четверкой своих лучших лошадей отправился на осенние скачки. В газетах много писали об одержанных его питомцами победах. Вполне естественно, что в отсутствие отца Пальмира, которая все еще оставалась в монастыре, не спешила вернуться в старый и скучный замок.
В Б***, в доме покойного сборщика податей, царила глубокая грусть. Сестрам Бьенасси все здесь напоминало о раздирающих душу событиях. Теперь они вместе занимали маленькую скромную комнатку на первом этаже окнами в сад и редко заходили в нижние апартаменты, где постоянно дежурил Сернен. На другой день после смерти Бьенасси в Б*** прибыл контролер для проверки счетов и кассы конторы. Все оказалось в полном порядке: деньги, найденные у Шеру, были возвращены в казну, а клерку удалось исправить пресловутую ошибку в два сантима. Исходя из этого Сернену поручили временно исполнять должность сборщика податей, пока министр не назначит преемника покойному Теодору Бьенасси.
Однажды утром Гортанс и Марион решили войти в комнату покойного брата. Все предыдущие недели у них не хватало ни сил, ни решимости переступить порог его кабинета. После ужасного события помещение все время оставалась запертым. Совершить столь серьезный поступок сестер вынудила необходимость взять из комнаты несколько дорогих им фамильных вещей, хранившихся в комнате Теодора Бьенасси. Сестры сочли бы за святотатство поручить это столь деликатное дело, к тому же касающееся их наследства и памяти о брате, лицу постороннему.
Несколько минут они стояли перед дверью и подбадривали друг друга:
– Пойдем, Гортанс!
– Пойдем, Марион!
Между тем обе девушки не трогались с места: казалось, непреодолимый ужас овладел ими в минуту, когда они должны были подвергнуть себя тяжелому испытанию. Наконец Марион, умевшая владеть собой лучше, чем младшая сестра, набралась решимости, почти судорожной, свойственной женщинам и трусам. Она схватила ключ, повернула его в замке, не колеблясь отворила дверь и вошла в комнату покойного брата. Гортанс тронулась за ней, она была так напугана, что машинально проследовала за сестрой в помещение.
Никто не входил в эту комнату с тех пор, как из нее вынесли мертвое тело сборщика податей. Шторы были наглухо задернуты, и при слабом свете, который проникал через узкие щели, смутно виднелись предметы, напоминавшие бедным девушкам о трагедии, разыгравшейся недавно. Больше всего их пугали следы страшной операции, произведенной в этих стенах судебными следователями. Постель была измята, белье в темных пятнах, одежда, разорванная и все еще покрытая дорожной пылью, разбросана по стульям. К тяжелому воздуху, который всегда наполняет запертые наглухо комнаты, примешивался странный ароматический запах, вероятно, какого-нибудь средства, использованного врачами, когда они приступали к осмотру раны убитого.
Обе сестры одновременно упали на колени, приникли головами к полу и стали молиться. Их слова прерывались отчаянными рыданиями, которые разносились по всему дому. Кто-то прошелся по нижней зале, даже дошел до лестницы, ведущей наверх, но, без сомнения, угадав причину слез, не осмелился подняться на верхний этаж, чтобы не потревожить сестер из уважения к их столь естественной печали.
Вскоре сестрицы Бьенасси поднялись с полу и осмелились, хотя и с содроганием, осмотреться вокруг. Гортанс решила отворить окна, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха и света, тем временем Марион поспешила убрать вещи, которые могли произвести на младшую сестру слишком болезненное впечатление.