Присяжный

Берте Эли

– Вы были так жестоки ко мне, господа, за прежнее дело. А ведь, кажется, с одного вола двух шкур не дерут. Что же касается этого вопроса, то разрежьте меня на куски, а я не перестану повторять одно и то же: не я убил сборщика податей…

– Ты не имеешь более права выступать здесь, – остановил его председатель. – Жандармы, уведите осужденного!

В то время как слуги закона исполняли приказание, де ла Сутьер с пылающим лицом, протянув руки к членам суда, воскликнул громовым голосом:

– Он прав, Шеру не виновен… он не виновен… не виновен!

– Он не виновен! – закричал женский голос из рядов зрителей.

– Господин старший присяжный, – строго сказал председатель суда, – ваша обязанность закончена, вы не имеете никакого права прерывать ход правосудия. Итак, я приглашаю вас…

Он остановился, увидев, что де ла Сутьер вот-вот упадет.

– Он не виновен… не виновен… не виновен! – бормотал он невнятно, размахивая руками.

Старший присяжный упал навзничь. Одновременно в другом конце залы уносили женщину, упавшую в обморок. Вечером по городу пронесся слух, что старший присяжный, месье де ла Сутьер, внезапно заболел горячкой и находится при смерти.

XV

Анонимное письмо

Мы в гостинице, в небольшом номере де ла Сутьера. Прошло около недели после приговора, вынесенного судом присяжных Франсуа Шеру. Было утро, когда Арман Робертен пришел осведомиться о состоянии больного. Молодой человек ждал в гостиной, смежной со спальней. Наконец тихо растворилась дверь, и вошла Пальмира. Девушка на правах дочери не отходила от изголовья больного. Она не пощадила себя: день и ночь Пальмира с величайшей любовью и самоотверженностью ухаживала за отцом. Ей одной не хватало сил сдерживать больного, который в горячечном бреду со страшным криком вскакивал с постели, поэтому она вызвала из замка Батиста, которого особенно ценила за преданность их семейству.

Батист явился немедленно и в сопровождении старой глухой сиделки. Никто, кроме этих лиц, даже Арман Робертен, который приходил по несколько раз в день, не видал больного, конечно, за исключением доктора, навещавшего де ла Сутьера утром и вечером.

Бедная Пальмира, казалась, изнемогала от усталости и бессонных ночей. Волосы у нее были растрепаны, глаза мутные, на свой внешний вид она, по-видимому, не обращала никакого внимания – так он был небрежен. Однако светлая улыбка озаряла ее лицо, когда она протягивала руку посетителю.

– Каков он сегодня? – с поспешностью спросил Робертен.

– Лучше, гораздо лучше, – ответила Пальмира. – Лед, который ему прикладывали к голове, совершил просто чудо, бред прошел, и теперь отец спит. Доктор выразил надежду на скорое выздоровление, если только… если не случится возврата болезни, – прибавила она со вздохом.

– Слава богу! Наконец-то вы сообщаете мне хорошие вести. Ах! Почему вы не пускаете меня к больному? Я мог бы выразить ему свою преданность и любовь. Но теперь ему лучше, и вы, надеюсь, не откажете мне в позволении его увидеть?

– К сожалению, это невозможно, – возразила девушка тихим, но твердым голосом, – доктор запрещает всякого рода душевные волнения, даже приятные, а ваше присутствие неизбежно взволновало бы отца.

– Сегодня я должен повиноваться вашей воле, но завтра, быть может, я буду счастливее! Скажите, пожалуйста, что именно в словах вашего отца, сказанных в бреду, так сильно напугало вас?

Вопрос этот внушен был Арману одним лишь участием к де ла Сутьеру, но Пальмира бросила на молодого человека пытливый взгляд, усмотрев в его словах тайный умысел.

– Бред больного может быть и сумасброден, и бессвязен, – сказала она, – однако, как мне кажется, отец был сильно опечален делом в суде присяжных.

Произнося последние слова, она понизила голос. Смущение ее было очевидным.

– Действительно, – согласился Арман, не подозревая, какой пытке подвергает собеседницу, – люди нервные и впечатлительные, такие как он, не годятся быть присяжными по уголовным делам.

– Не можете ли вы, – попросила Пальмира с замешательством, – сообщить мне сведения о несчастном, осуждение которого так сильно потрясло моего отца? Правда ли, что из скупости он не захотел передать дело в кассационный суд?

– По городу пронесся слух, что Шеру предпочел смерть горестной необходимости потратить несколько десятков франков, но его адвокату удалось уговорить бывшего каторжника, и апелляция отправлена в Париж.

– Ах, какое счастливое обстоятельство! – воскликнула Пальмира и, заметив изумление Робертена, поспешила прибавить: – Когда отец окончательно придет в сознание, он наверняка спросит меня о судьбе человека, в котором принял такое живое участие.

Она замолкла и задумалась.

– Сколько горя, сколько тревог пришлось вынести вам в эти дни тяжкого испытания, – прервал молчание Робертен. – Как вы любите вашего отца! Неужели вы не позволите мне разделить с вами обязанность, которую исполняете при нем с такой самоотверженностью? Я, кажется, имею на это некоторое право.

– Вы и теперь, и всегда останетесь другом моего отца и моим, – ответила Пальмира со смущением.

– Другом! Разве мне не дозволено надеяться на более драгоценное и сладостное для меня звание?

– Ради бога, не говорите об этом! – воскликнула Пальмира с видом почти безумным от волнения. – Умоляю вас, не возвращайтесь никогда к этому предмету разговора. Преграда между нами с минуты на минуту станет непреодолимее! – И она залилась слезами.

– Уж не помолвлены ли вы втайне?

– Нет-нет, совсем не то. Но не спрашивайте меня.

– Могу ли я по крайней мере надеяться, что впоследствии, при иных обстоятельствах, вы не будете против…