Присяжный

Берте Эли

– Напротив, скрытность может иметь грустные последствия для вас и для меня.

– Тогда я вам скажу, – созналась Пальмира голосом тихим, едва слышным. – Я убедилась в своем чувстве в тот день, когда вы защитили меня, рискуя своей жизнью. Я поняла тогда, что чувство мое к… тому молодому человеку было ничтожным в сравнении с моей восторженной благодарностью к… моему великодушному избавителю.

Арман бросился к ногам прекрасной девушки.

– Благодарю, благодарю, моя Пальмира, – прошептал он. – Теперь я все смогу перенести, я готов вместе с вами бороться за наше счастье.

– Встаньте, Арман, встаньте, ради бога! Подумайте, вдруг кто войдет!

– Что же? Увидят меня у ног моей невесты, которая вскоре, надеюсь, будет моей женой, – ответил Робертен, вставая.

– Вашей женой? Никогда, никогда! – с отчаянием в голосе ответила Пальмира. – Вы знаете, что разлучает нас. Я не хочу пользоваться слепой, неразумной привязанностью, я отказываюсь от жертвы, в которой вы сами раскаетесь со временем. Я приму только чувства друга, брата…

– Хоть брата, – остановил ее Арман, улыбаясь, – позднее мы вернемся к этому разговору, моя дорогая Пальмира. А теперь прежде всего следует позаботиться о спасении из бездны, в которую попали вы и ваш отец. Задача нелегкая, без сомнения, мы все, трое, должны вооружиться большой силой воли, но вы увидите, я не отступлю перед препятствиями.

– Я не ошиблась в вас: вы благородны и великодушны, – молвила Пальмира. – Если бы вы знали, какая тяжесть упала с моего сердца, когда я поведала вам свою страшную тайну. Но нам надо действовать, действовать немедленно: что делать с письмом?

– Отправить его сегодня же, – твердо ответил Робертен. – Отдайте его мне, я доставлю куда следует. Колебание теперь уже невозможно, надо мужественно идти навстречу опасности. У меня в городе много друзей, и мне, наконец, доступны возможности, которые для вас и вашего отца были бы опасны. Вот увидите, мы выйдем из этого горестного положения.

– Ах, мой добрый, милый друг, вы меня возвращаете к жизни. Опираясь на вас, я теперь в силах буду вынести испытания, которые ожидают меня впереди! Говорите, что я должна делать?

– Успокоиться, по-прежнему окружать больного заботой и не пугаться того, что может произойти. Я не скрою от вас, что это письмо будет равносильно зажженному фитилю, приложенному к пороховой бочке. Приходить сюда я буду ежедневно, почти ежечасно, и вы должны рассказывать мне обо всем, что случится. Если в мое отсутствие произойдет что-нибудь важное, тотчас присылайте за мной, вы найдете во мне преданного друга, готового на все подвиги, на все жертвы.

Пальмира была счастлива узнать, что Арман готов принять участие в ее судьбе.

– Ах! Мой добрый, добрый Арман! Почему я не обратилась к вам раньше! Ни одного слова укора за мою вину, ни одного слова жалобы на страдание, которое знаю, что причиняла вам! Да вознаградит вас Господь!

Она залилась слезами и подала ему руку, после чего ушла в комнату отца.

XVII

Главный прокурор

Действие письма де ла Сутьера не замедлило сказаться. На следующее утро Пальмира находилась возле кровати больного отца, который после тяжелой ночи с трудом приходил в себя. Постучавшись в дверь, вошел Батист и доложил, что какой-то господин очень важного вида спрашивает месье де ла Сутьера, но, услыхав, что он принимать никого не может, пожелал видеть мадемуазель. У девушки от страха сжалось сердце, однако она приказала узнать фамилию посетителя, и вскоре ей подали визитную карточку, на которой было написано «А. де Жерминьи».

– Скажи этому господину, что я сейчас приду, – приказала она Батисту, – и беги к месье Арману Робертену. Попроси его приехать к нам немедленно.

Входя в гостиную, она так сильно волновалась, что у нее подкашивались ноги. Впрочем, наружность месье Жерминьи, главного прокурора Лиможа, не оправдывала подобного трепета. Это был человек лет пятидесяти кроткого и благодушного вида, с умной и тонкой улыбкой на белом полном лице, обрамленном седыми вьющимися волосами. Под тщательно выбритым подбородком красовался галстук ослепительной белизны. Однако строгость его костюма, черного с ног до головы, и некоторая торжественность в обращении ясно демонстрировали, что он отлично сознает важность возложенного на него долга и только старается скрыть официальную сухость под любезной улыбкой и подчеркнутой учтивостью.

Пальмира почтительно поклонилась и хотела заговорить, но вместо этого зарыдала. Прокурор заметил с добротой в голосе:

– Неужели мой вид наводит на вас страх? Разве я не могу навестить месье де ла Сутьера, которого часто встречал в свете и который заболел после заседания в суде, без того, чтобы внушить ужас его прелестной дочери?

Невзирая на явное намерение Жерминьи ободрить девушку, она не переставала рыдать. Прокурор заставил ее сесть возле себя и спросил крайне вежливо:

– Не хуже ли вашему больному?

– Да-да, ему хуже, – ответила Пальмира, почти не понимая, что говорит, – он провел дурную ночь и снова впал в бред.

– Снова впал в бред? А вчера, например, он был не в бреду?

Несмотря на волнение, Пальмира де ла Сутьер понимала все значение этого вопроса, поэтому ответила с большей твердостью:

– Нет, милостивый государь, вчера он в бреду не был, он был в полной памяти. Писать сам он не мог, он продиктовал мне письмо, которое подписал.

– Очень хорошо, а вы знаете, кому оно было адресовано?

– Вам, господин прокурор.

Пальмира упала к ногам Жерминьи.

– Сжальтесь над нами! – вскрикнула она, сложив руки. – Спасите моего отца!.. Спасите меня!

Прокурор встал.

– Я знаю все, господин прокурор, и подробно изложу перед вами всю истину.

– Позвольте, сударыня, – перебил ее Жерминьи, – я считаю своим долгом предупредить вас, что в настоящую минуту никто не принуждает вас к откровенному признанию. Хотя мы просто разговариваем, я прошу вас обдумать все, что вы намерены мне сообщить. Знаете, я даже советую прежде переговорить с вашим отцом, который, как вам, должно быть, известно, признает себя убийцей сборщика податей Бьенасси.