Присяжный
Шрифт:
– Да-да, любопытно было бы увидеть! – подхватил старик Мерье воинственным тоном, составлявшим разительный контраст с его тщедушной наружностью.
Арман пожал плечами.
– Разве у меня вид убийцы? – спросил он. – Ваша совесть должна быть нечиста, если она внушила вам подобное опасение! Я только хотел встретиться с прежней горничной мадемуазель Пальмиры де ла Сутьер и поговорить с ней с глазу на глаз, – прибавил он с холодным спокойствием.
– Во-первых, я никогда не была горничной мадемуазель де ла Сутьер, – надменно возразила Женни Мерье, – я скорее считалась ее компаньонкой, но не в этом теперь
Невзирая на уверенность, с которой он говорил, молодой человек, по-видимому, не знал, как приступить к щекотливому вопросу. После минутного молчания он сказал:
– Вы недавно написали сами, или велели написать, два письма, то есть, вернее, два анонимных доноса.
– Кто вам это сказал? – встревоженно спросила Женни.
– Главный прокурор, которого я имел честь видеть сегодня.
Беспокойство Женни стало еще заметнее. Прежняя горничная Пальмиры сперва взглянула на отца, а потом на Буришона, как бы говоря им: «Я это предвидела».
– В таком случае чего же хотят от Женни? Она при всех повторит то, что написала или велела написать, и дело пойдет как будет угодно Богу, вот и все! – произнес жених.
– Я хотел, – начал Робертен, – обратиться к вашему доброму сердцу, мадемуазель Женни. Вы сами сейчас сказали, что в Рокрольском замке были почти подругой мадемуазель де ла Сутьер. Не захотите же вы ложью привести в отчаяние вашу благодетельницу и обратиться против великодушных людей…
– О! Этот гордец де ла Сутьер говорил мне то же самое, – перебила его Женни, – а закончил постыдными ругательствами. Про этих людей я не хочу ничего слышать! Что мне за дело до них, мне нечего их щадить! Разве это моя вина, что отец выстрелил в сборщика податей, а дочь завела с ним интрижку!
– Низкая тварь! – вскочив со стула, в бешенстве крикнул Арман. – Ты одна вела эту интрижку! Я еще раз прошу вас, мадемуазель Женни, – сказал он более ровным тоном, припомнив слова прокурора, – оценить всю гнусность вашей собственной роли в этом деле. Лишь вы можете оправдать несчастную благородную девушку, доброе имя которой пострадает от ее неосторожности, если вы не согласитесь в нужное время открыто сказать всю правду. – И уже полностью овладев собой, Арман добавил: – В таком случае, даю вам слово, вы приобретете сильных покровителей.
– Вот это я называю делом, – одобрил Буришон, – что дело, то дело.
– Конечно, – поддакнул старик Мерье.
Однако Женни не выказывала такой сговорчивости, как отец и жених. Ее большие черные брови были сдвинуты, пунцовые губы дрожали.
– Ах так, – сказала она, – вы поняли, что совершена ошибка, и хотите задобрить меня сладостными обещаниями. Но поздно. Прежде я согласилась бы пожертвовать собой от доброты души, а теперь не вижу, зачем я поскуплюсь своим добрым именем ради другой. Отец и дочь захотели со мной важничать, теперь моя очередь!
В этих словах ясно проглядывали уязвленное самолюбие и неумолимая жажда мести. Арман ужаснулся.
– Итак, вы даже не собираетесь признаваться, что во время ужасного события были возле брода вместо мадемуазель де ла Сутьер? – спросил он.
– Я сознаюсь в том или в другом, когда меня будут допрашивать судьи, – с гневом перебила его Женни, – однако я могу объявить вам, что не имею ни малейшего понятия о романтическом похождении, о котором вы толкуете.
– Как! Вы будете до того бесстыдны…
– Без грубостей! – прикрикнул Буришон, снова постучав тростью о пол. – А ты, Женни, моя милая, должна быть разумнее. Месье Робертен, кажется, желает полюбовной сделки, и если условия его выгодны…
– Он так богат! – пробормотал старик Мерье.
Женни впала в настоящий приступ бешенства: она то плакала, то топала ногами в совершенном исступлении.
– Я знаю, Буришон, – заявила она, – что вы с отцом готовы за деньги пожертвовать мной как ни в чем не бывало! Я не хочу вас слушать, говорю вам! Меня прогнали, меня осыпали оскорблениями, меня затоптали в грязь, и я хочу отомстить! Да, клянусь, я отомщу! Пусть они поплачут, пусть пострадают, пусть разорятся, пусть будут обесславлены… меня, быть может, не удовлетворит и это!
Отец и Буришон стали что-то шептать ей на ухо, но она упорствовала и лишь испускала пронзительные крики. Арман встал.
– Довольно, – сказал он, – я не намерен долее унижать себя перед девушкой без души и сердца, которой руководят лишь гнусная месть и оскорбленная гордость. Пусть все идет своим чередом! Господь откроет истину, я твердо на него уповаю!
Он вышел, не слушая старика Мерье и Буришона, которые зазывали его назад. Едва Арман успел добраться до наружной лестницы, как дверь снова растворилась, и Буришон пустился догонять молодого человека. Но Арман не думал останавливаться. Из-за криков Женни он не слышал зова или не желал возобновлять отношения со столь сомнительной личностью, кто знает? Однако, спустившись с лестницы, он очутился в непроницаемой мгле и с величайшим трудом стал пробираться вперед по неровной мостовой со множеством трещин. Спустя несколько мгновений он почувствовал тяжелую руку на своем плече.
– Черт побери! Сударь, не съедят же вас, наконец! Нельзя ли шепнуть вам на ухо одно словцо? – произнес Буришон с некоторым нетерпением.
Арман вынужден был остановиться.
– Чего вы от меня хотите? – спросил он сухо.
– Вы слишком скоро посчитали дело проигранным, – начал Буришон. – Не слушайте этой дурочки, она встала на дыбы из-за пустяков. Я мужчина и в делах смыслю толк. Обещаю вам привести Женни в чувство. Она сделает все, что вы захотите, только перед этим я шепну ей пару слов. Однако нам надо условиться. Скажите, во-первых, чего вы от нее требуете.
– Требую, чтобы она сказала всю правду, когда ее будут допрашивать в суде, – ответил Арман, – потому что истина, я в этом уверен, послужит лучшим оправданием для моих несчастных друзей.
– Весьма может быть, но порой надо помогать чужой памяти, извольте видеть! Предположим, например, что правда не в пользу ваших друзей.
– Я этого не могу допустить: месье де ла Сутьер – честнейший человек на свете, а дочь его – ангел…
– Без всякого сомнения. Однако честнейший человек убил сборщика податей выстрелом из ружья, а ангел… вернемся, впрочем, к делу. Что получила бы Женни – а на нее можно многое взвалить, – если бы она согласилась взять на себя все женские грешки в этой скверной истории?