Присяжный

Берте Эли

– По крайней мере, – умоляла его шепотом Пальмира, не выпуская руки прокурора, – вы не… велите… посадить его в тюрьму! Знать, что он в тюрьме! Боже, я этого не переживу.

– Во всяком случае, – продолжал Жерминьи, взглянув на Робертена, – друзья дома хорошо сделают, если не останутся в бездействии. Им прежде всего надо попытаться оградить доброе имя этой милой девушки, которая, я с прискорбием должен сознаться, была очень неосторожна. Я, со своей стороны, использую для того все способы. Если бы я был адвокатом или другом семейства, я постарался бы убедить Женни Мерье откровенно рассказать, какие отношения у нее были со сборщиком податей. К несчастью,

эта девушка не будет вести себя порядочно, иначе она не написала бы двух обличительных писем – одно сестрам Бьенасси, а другое мне. Уверен, она должна быть настроена против месье де ла Сутьера, потому что он не согласился купить ее молчание. Еще один важный вопрос заключается в том, чтобы сестры Бьенасси не становились доносчицами во время нового следствия, а главное – чтобы они согласились сообщить правосудию, что им известно об интригах брата с Женни Мерье.

– Я вас понимаю, господин главный прокурор, – ответил Арман с готовностью, – я сейчас же примусь за дело.

– Я не могу выходить за пределы обыкновенного хода правосудия, – перебил его Жерминьи. – Я ничего не говорил, ничего не советовал. Как судья я не нуждаюсь ни в чьей помощи для выяснения истины. Друзьям семейства де ла Сутьер следует использовать отсрочку, которая дается им. Сердечно желаю успеха!

Он поклонился и поспешно вышел, чтобы избежать затруднительных расспросов и новых просьб.

XVIII

Дом в предместье

Один из старинных кварталов Лиможа простирается между двумя мостами, под сенью церкви Святого Степана. Улицы здесь извилистые, грязные, идущие то в гору, то под гору, плохо доступные не только телегам, но даже лошадям. Особый характер этому старому кварталу придают расставленные повсюду – в нишах, над дверьми домов – Мадонны из камня, дерева или глины, но по большей части переломанные и вообще очень грубой работы.

Вечером того дня, когда главный прокурор был у де ла Сутьера, Арман отправился в это забытое богом место. Хотя он и родился в Лиможе, но до сих пор ни разу не бывал в этом людном квартале. Закутанный в широкое пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, он шел быстрым шагом вдоль ряда полуразрушенных домов, стараясь уклоняться от взоров любопытных кумушек.

Дом, перед которым он остановился, был одним из самых бедных и ветхих в квартале. Из слуховых окон чердака высовывались длинные жерди, предназначенные, по-видимому, для просушки окрашенных кусков материи. Арман встал у лестницы и огляделся с напряженным вниманием. Наконец, убедившись, что прибыл по адресу, он твердым шагом поднялся по скрипучим ступеням, не касаясь полусгнивших грязных перил, истертых руками нескольких поколений.

Он остановился перед разбитой деревянной дверью, постучал, но ему никто не ответил. Тогда Арман приоткрыл дверь и очутился в большой комнате, служащей, по-видимому, и кухней, и гостиной, и спальней. Старая кровать с занавесками из зеленой саржи занимала один угол, в камельке горел яркий огонь, над которым кипел котелок. Массивный четырехугольный стол в середине комнаты был накрыт рваной скатертью и запятнан вином.

В комнате не было никого, кроме тщедушного человечка, бедно одетого, с лицом бледным и изнуренным, отчасти нам уже знакомым. Это был старик Мерье, отец Женни. Некогда он слыл за искусного красильщика, и его небольшая мастерская процветала при жизни его жены, бой-бабы, как называли ее соседки. Но, оставшись вдовцом с маленькой дочкой, он предался лени и пьянству. Давно он не работал более под предлогом, что нет работы, и жил способами более или менее

позволительными.

Арман не счел нужным прибегать к особой учтивости. Слегка коснувшись шляпы, он оставил ее на голове и спросил бесцеремонно:

– Вы старик Мерье?

– Я, сударь, – ответил красильщик тоненьким и пронзительным голоском, отирая рукавом рот, и прибавил тотчас: – Вы, верно, хотите предложить мне работу? Я занят и не знаю, смогу ли за нее взяться.

– Я хочу поговорить с вашей дочерью об одном важном деле, – холодно сказал Арман.

– Она еще не вернулась с работы, но скоро придет. Буришон пошел ей навстречу, чтобы держать поодаль щеголей. Вы знаете, ведь он женится на Женни, его долг теперь – ограждать ее. Он останется у нас ужинать. Потрудитесь подождать, они скоро должны быть здесь. – Ах ты господи! – воскликнул он вдруг. – Я тут болтаю с вами, а не знаю даже… не будет ли милостью с вашей стороны сообщить мне свое имя, мой прекрасный молодой господин?

– Не вижу причины скрывать, – ответил Арман и назвал себя.

Красильщик почтительно поклонился.

– Месье Робертен, – повторил он, – тот, кого называют таким богатым, что он сам не знает, сколько у него денег, и отец которого… Ах, сударь, я вам не помешаю видеться с Женни, если вам так угодно. Позволите предложить вам поужинать с нами? Дурак я, впрочем, разве дома у вас ужин не лучше? Однако, если вы любите солонину с горохом, не говоря о том, что я могу сходить за двумя бутылками вина… Своим посещением вы оказываете нам много чести, уважаемый месье Робертен! Но позвольте спросить вас: положа руку на сердце, так ли вы богаты, как про вас говорят?

– Ваша дочь долго не возвращается, я лучше приду в другой раз, – сказал Робертен, вставая.

– Подождите еще немного, она должна скоро прийти.

Действительно, на лестнице послышались шаги и шелест платья. Через мгновение на пороге под руку со своим женихом появилась Женни.

По случаю предстоящего брака с Буришоном Женни наряжалась лучше, чем когда-либо. На ней было шелковое платье, пышно лежавшее на накрахмаленных юбках, шелковая мантилья и кружевной чепчик, из-под которого виднелись массивные золотые серьги. Все это не соответствовало достатку простой швеи, зарабатывающей один франк за восемь часов труда, так что несложно было угадать настоящий источник всей этой щеголеватости дурного тона.

Услышав шаги дочери и будущего зятя, старик Мерье поторопился поставить на стол бутылку, початую им в одиночестве, и вытереть стакан, из которого он пил.

– Ну вот! – посмеиваясь, воскликнула Женни. – Опять этот пьяница пьет наше вино!

– Старый мошенник разве может иначе! – зарычал Буришон вне себя. – Слушай-ка, разлюбезный тесть, будет ли этому конец когда-нибудь!

Мерье принял величественную осанку, пытаясь замаскировать беспокойство.

– Я наливал вино не для себя, а для этого господина, – ответил он, – а так как он пить не захотел, то я выпил за него. Это важный господин, который заслужил подобную учтивость!

Только теперь Женни и Буришон заметили Армана, который молча ждал случая выступить вперед. Прежний приказчик не знал его, поэтому нахмурил брови и крепко сжал свою толстую трость. Но едва Женни успела бросить взор на посетителя, как отступила в ужасе и вскрикнула:

– Это месье Робертен! Арман Робертен, друг месье де ла Сутьера! Папа, Буришон, защитите меня! Он пришел меня убить, потому что… вы знаете почему.

– Тебя – убить! – сказал Буришон со смехом. – Любопытно было бы увидеть, как он за это примется, черт возьми!