Притяжение
Шрифт:
— Знаешь, бывают моменты, когда я вижу, какой ты человек. Когда вижу твою боль, горе, тревогу. Но потом ты снова строишь вокруг себя стену, подавляя все это своей жестокостью.
— Перестань вести себя так, словно знаешь, какой я.
— А ты перестань строить из себя бессердечного, — ответила она, потом порылась в сумочке, достала ручку, клочок бумаги и записала на нем номер телефона. — Вот, возьми. Это на тот случай, если я тебе понадоблюсь или ты изменишь свое мнение. Раньше я работала няней, так что могла бы протянуть тебе руку помощи, если понадобится.
—
— А ты решил, что это ради тебя? — Она усмехнулась и покачала головой, сжав в руке кулон в виде сердца. — Похоже, из-за своего эгоизма ты не видишь истинного положения вещей. Я здесь не ради тебя. Мы едва знакомы. Последняя просьба моей мамы — чтобы я присматривала за своими сестрами. И раз Лира исчезла в неизвестном направлении, я считаю своим долгом присмотреть за ее дочерью.
— Тэлон — не твоя забота, — возразил я.
— Возможно, — сказала она. — Но нравится тебе это или нет, она моя семья, поэтому не позволяй своей заносчивости и беспричинному гневу удерживать тебя от обращения за помощью, если я вдруг все-таки понадоблюсь.
— Я не нуждаюсь в тебе. Мне никто не нужен, — зарычал я, чувствуя раздражение от того, что она показывает характер. Это полная нелепость с ее стороны — так жертвовать собой.
Люси склонила голову набок и, прищурив глаза, изучала меня. Мне было ненавистно то, как она смотрела на меня. Я ненавидел ее за то, что, когда наши глаза встречались, она словно заглядывала мне в душу и видела ту ее часть, которую я даже сам себе не открывал.
— Кто обидел тебя? — прошептала она.
— Что?
Она шагнула ко мне, взяла меня за руку, заставила разжать кулак и положила на ладонь записку с номером телефона.
— Кто ранил тебя так сильно, что сердце твое превратилось в кусок льда?
Пока Люси шла к выходу, я провожал ее взглядом, но она ни разу не оглянулась.
Прошло еще три недели, и врачи сообщили мне, что мы с Тэлон можем ехать домой.
Почти два часа я потратил на то, чтобы правильно установить автомобильное кресло. А потом попросил еще пять медсестер проверить, надежно ли оно закреплено.
Так медленно я не ездил еще ни разу в жизни. И всякий раз, оборачиваясь проверить Тэлон, находил ее мирно спящей.
Я облажаюсь.
Так и будет. Я ничего не смыслил в отцовстве. Я понятия не имел, как ухаживать за ребенком. Джейн справилась бы отлично. Конечно, ей никогда не хотелось детей, но она была перфекционисткой. Она научилась бы быть самой идеальной матерью в мире. В плане заботы о Тэлон она была бы идеальным вариантом.
То, что эта кроха моя, ощущалось жестокой ошибкой.
— Ч-ч-ч, — шептал я в попытке успокоить ее, когда вносил кресло в дом. Пока я вытаскивал его из машины, Тэлон расплакалась, и все внутри меня тревожно сжалось.
Она хочет есть?
Ей нужно поменять подгузник?
Ей жарко?
Или холодно?
Она снова начала задыхаться?
Достаточно ли сильны ее легкие?
Переживет ли она эту ночь?
Уложив Тэлон в кроватку, я сел рядом на пол.
Она шевелилась,
Она не шевелилась, и я вскакивал на ноги, чтобы проверить ее.
Я облажаюсь.
Врачи ошибались. Я был уверен в этом. Ее еще рано было выписывать домой. Она к этому была не готова. И я не был готов. Она была слишком маленькой, а мои руки слишком большими.
Я сделаю ей больно.
Я совершу ошибку, которая будет стоить Тэлон жизни. Я не могу этого допустить.
Достав телефон, я набрал номер, который набирал неделю за неделей.
— Джейн, это я, Грэм. Я просто хотел, чтобы ты знала. Тэлон выписали домой. С ней все хорошо. Она не умрет, Джейн, и я просто хотел, чтобы ты об этом знала. Теперь ты можешь вернуться домой. — Я крепко сжал в руке телефон, и в голосе прибавилось строгости. — Возвращайся домой. Пожалуйста. Я не могу… не могу заниматься этим без тебя. Я не справлюсь один.
С того момента, как врачи сказали, что Тэлон выписывают домой, я отправил уже несколько таких сообщений. Но Джейн так и не вернулась.
Та ночь была самой тяжелой в моей жизни.
Каждый раз, когда Тэлон начинала плакать, я не мог ее успокоить. Каждый раз, когда брал ее на руки, я боялся, что причиню ей боль. Каждый раз, когда кормил ее, а она отказывалась есть, я беспокоился о ее здоровье. Нагрузка была слишком велика. Разве мог я поддерживать жизнеобеспечение такой крошки? Разве может чудовище заниматься воспитанием ребенка?
Вопрос Люси — тот, который она задала мне при нашей последней встрече — снова и снова возникал в моей голове.
Кто ранил меня так сильно, что сердце мое превратилось в кусок льда?
Часть «кто» из этого вопроса была самой простой.
Мой разум старался стереть это.
Глава 7
Одиннадцатый день рождения
Мальчик стоял неподвижно в темном коридоре, не зная, хочется ли ему, чтобы отец его заметил. В тот вечер он был дома один. Но в одиночестве он чувствовал себя в большей безопасности. Мальчик был уверен, что отец вернулся домой пьяный, потому что за последнее время уже привык к этому. Единственное, в чем он не был уверен: какая пьяная версия отца войдет в дверь на этот раз. Иногда отец был игривым, иногда — жестоким.
Его отец мог прийти домой таким озлобленным, что мальчик частенько, закрывая перед сном глаза, убеждал себя, что выходки пьяного — это его выдумки. Он внушал себе, что отец никогда не обращался с ним так холодно. Он убеждал себя, что никто не может так ненавидеть собственную плоть и кровь — даже под воздействием алкоголя.
Но правда жизни в том, что иногда те, кого мы больше всего любим и кто заботливо подтыкает нам одеяло — это чудовища.
— Иди сюда сынок, — позвал его мужчина средних лет, заставляя мальчика напряженно выпрямиться. Он поспешил в гостиную, где увидел отца в компании женщины. Они держались за руки, и отец улыбался. — Это… — сказал он, и глаза его засияли, — …Ребекка.