Притяжения [новеллы]
Шрифт:
— С кем поведешься, от того и наберешься, — пробормотала она.
Достав из багажника железный лист, завернутый в три слоя пузырчатого полиэтилена, взяла его под мышку и направилась к дому 44 по улице Поль-Борний, маленькому коттеджу в ряду других таких же под белым светом фонарей. Когда она подняла руку, чтобы позвонить, дверь вдруг распахнулась и из дома выбежала, толкнув ее, заплаканная молодая женщина. Дельфина проводила ее взглядом и повернулась к Шарли, которая появилась на пороге, зябко поеживаясь и прижимая
— Сегодня не мой день.
— Похоже, и не ее, — заметила Дельфина.
— Ее парень был на пароме, который затонул сегодня утром. Я же не виновата, что не умею врать.
— Он с тобой… говорил?
— Как обычно: «Скажи ей, пусть не плачет, мне хорошо там, где я сейчас, я ее не оставлю». Нет, надо все-таки просить вперед.
— Что?
— Да деньги. «Твой парень умер, с тебя тридцать евро» — не могу я так. Ладно, входи, пойдем выпьем.
Поправив картину под мышкой, Дельфина вошла в дом. В маленьких комнатах шел ремонт: содранные обои, наполовину разрушенная стена.
— Это домик моей бабушки, я все пытаюсь сделать из него лофт. Когда есть время. Обмахни себе что-нибудь и садись.
Шарли бросила ей тряпку, прошла за кухонную стойку и смешала два джин-тоника. Дельфина, осторожно прислонив «Притяжение» к стене, стала смахивать пыль и штукатурку с кресла.
— «Ягуар»?
— Угадала. Но ты выбирай лучше «мерседес», кожа меньше потеет. Или вон сиденье от рейндж-ровера, если любишь сзади. Это мой тачки разбирает.
— Хорошо.
— Да ну?
— Нет, я не о том: я живу в квартире родителей. Они умерли, я сохранила всю мебель.
— Им без разницы, можешь продать. А твой — он вообще чем занимается?
— Уходит, приходит… Сам толком не знает, что ему надо.
— Мой тоже, но он всегда при мне.
Шарли протянула Дельфине стакан. Они чокнулись, думая об одном и том же.
— А как становятся следователями?
— Станешь, если отец у тебя нотариус, а ты хочешь выбрать другое занятие. Жить своей жизнью, в общем.
Шарли, воздержавшись от комментариев, протянула ей пакетик чипсов.
— А ты — как это вышло, что ты сотрудничаешь с полицией?
— Это все из-за моего. Его каждые две недели заметают, так что… Мне столько раз приходилось его вызволять, вот я и предложила баш на баш: я нахожу труп, они не заводят дело.
— Картина!
Шарли метнулась к своему коту — тот успел разодрать край упаковки и точил когти о железо, яростно шипя. Хозяйка схватила его за шкирку, подняла к своему лицу, выдохнула сквозь зубы, передразнивая, и вышвырнула вон.
Уставившись на появившуюся между слоями пузырчатого полиэтилена голую ногу, Дельфина точно наяву видела художника — таким, каким он был на последнем допросе в ее кабинете. Получив всю тюрьму в свое распоряжение, он потребовал привести к нему его собаку.
— Может, вам
— Нет, мне нужна моя собака. То есть «моя»… Бродячая псина, вроде меня, такие, как мы, хозяев не имеем. Я отдал ее в питомник, перед тем как пойти в полицию. Я дам вам адрес.
— Ну-ну. Вы, может быть, думаете, что я сама за ней поеду?
— Вам ведь нужен свидетель убийств, верно?
Через день Дельфина провела самый безумный за всю свою карьеру следственный эксперимент. Родители Сесиль Мазено и импресарио Ребекки Веллс явились по повестке в мастерскую Жефа и принесли, как их просили, вещи пропавших девушек. Кинолог дал понюхать их немецкой овчарке. Собака тотчас кинулась к мольберту и залаяла на портрет, накрытый простыней. Ошеломленный кинолог запротестовал: собака не способна связать запах с изображением — разве только запах девушки присутствует на картине.Дельфина потребовала сделать соскоб с красного океана, из которого выходила Сесиль Мазено. Результат анализа не оставил сомнений: никаких следов крови.
— Фигня какая-то у меня с твоим художником, — сказала, вернувшись, Шарли. — Что-то вроде помех. Волны от него, что ли, идут, от этого типа… Хочу сосредоточиться — и все время натыкаюсь на него. Как будто он уже умер.
Дельфина поставила стакан. Ноющая боль сжимала виски. Наверно, от джина с тоником. Или от чего-то другого? Всю вторую половину дня она проработала с делом об уклонении от уплаты налогов, а ей в последнее время все труднее было отрываться от досье Элиаса — казалось, будто жертвы корят ее за невнимание к ним. Шарли выслушала ее и покачала головой, успокаивая: нет, она не ощущала ни мольбы об отмщении, ни зова страждущей души.
— А эти девушки не могли… ну, не знаю, вдруг им зачем-то понадобилось, чтобы их считали умершими?
— Я копала и в этом направлении, Шарли, а как же. Блестящая студентка на пороге магистратуры, топ-модель нарасхват у лучших торговых марок… Табун дружков у одной, богатый пожилой любовник у другой. Нет, поверь мне: кроме признаний Элиаса, все версии тупиковые. Ладно, я пойду.
— Куда же ты? Тебя ведь никто не ждет, правда? Я могу приготовить чили…
— Нет, я должна вернуться во Дворец правосудия. Надо еще поработать.
— Найди себе другого мужика. Ты красивая. Только не следишь за собой, а так — красивая.
— Ты уж аккуратней с картиной, ладно? Никому о ней не говори и прячь в шкаф, чтобы кот не добрался. Завтра вечером я ее заберу.
— А почему на обеих картинах голуби?
Дельфина надела плащ и поморщилась от острой боли, пронзившей голову.
— Он говорит, что голубь у него вместо подписи, — уклончиво ответила она.
И, словно эхо, услышала ответ Жефа — когда она спросила его об этом на первом допросе: