Привала не будет(Рассказы о героях)
Шрифт:
Казалось, положение было безысходное, и, однако, люди уверяли себя, что имеют несравненное преимущество: стены, даже развалины прикрывают их от вражеского огня, и вдобавок стрелять из-за укрытий лучше, удобнее, а немцы — вон они лежат на открытой земле, в снегу. И стоило вражеским солдатам приблизиться к дому, как их встречал клокочущий огонь русских пулеметов, да невесть из-под каких развалин летели гранаты.
Как ни бились фашисты, они не в силах были овладеть домом. Чадно догорали один немецкий танк и три бронетранспортера. Много валялось трупов. И
— Хотят задушить дымом, — почуяв ядовитый запах, проговорил Авдеев.
Действительно, в комнаты пополз рыжий дым, от которого слезились глаза. Боец Авдеев, посланный вниз, неустрашимо подхватывал дымовые шашки и выбрасывал их за окно. Фашисты, увидев, что их дымовые заряды летят обратно на улицу, начали бросать банки с бензином, а следом за ними — ракеты, влетавшие в окна огненными шарами.
Поддевая штыками и железными прутьями горящие ракеты, гвардейцы выбрасывали их наружу. Назад летели и банки с бензином…
На пятые сутки послышались глухие раскаты орудий. Снаряды с шелестом пролетали над крышей, рвались на перекрестке улиц, в лощине. Странно и как-то непривычно было то, что дом уже не сотрясался от взрывов, душная пыль улеглась и можно свободно ходить по комнатам. Командир группы подозвал к себе Сороку, который в самое напряженное время осады сошел с чердака, вместе с товарищами оборонял дом, а в минуты затишья растапливал снег и воду подносил к пулеметам для охлаждения.
— Поди узнай, что там делается? — сказал Стариков.
По развороченной, и местами вовсе снесенной лестнице Сорока взобрался на чердак. А оттуда бежал, не помня себя от радости. Перепрыгивал через ступеньки, сползал по перилам и даже не почувствовал, как сильно ушиб колено. Прибежал к Старикову, схватил его за плечи, трясет:
— Идут! Сам бачил… Браты идут!
Скоро советские танки отбросили немцев от дома и погнали их к центру Буды.
Стрелковый взвод сменял гвардейцев, дравшихся в осажденном доме. Вначале занялись осмотром дома, его позиций. Когда ходили по комнатам с бойницами, даже сами защитники дивились: весь пол был засыпан стреляными, задымленными по краям гильзами. Потом вышли из дома, ходили по неприятельским позициям, подсчитывали, какой урон нанесли врагу. Командир взвода, бывалый, со шрамом на лице фронтовик, только крякнул, когда солдаты доложили, что насчитали более ста трупов фашистов.
При передаче, соблюдая правила устава, сели писать акт. И когда командир взвода вынул из полевой сумки карандаш и хотел было писать, он вдруг спохватился, не зная, какой номер у этого дома. Старшина Онопа вышел на улицу, оглядел углы, фасад парадного подъезда — номера не оказалось.
— Конечно, во всем нужен порядок, — сказал вернувшийся Онопа. — Но наш дом без номера. Вроде безымянной высоты. Так и запишем.
— Чего же писать вообще? — засомневался Столбов. — Таких домов без номера найдется много.
— Какая в этом беда? — оживился до этого молча лежавший
Акт о передаче боевых позиций начинали так: «В осажденном доме без номера…»
ОНИ ШЛИ РЯДОМ
Молча смотрю на незаконченную гравюру. Под упругими и точными насечками резца художника вырисовывается мужественный, суровый старик, и я начинаю понимать, как волнует боевое прошлое бывшего солдата-фронтовика Анатолия Тарасова.
В небольшой комнате, освещенной заходящим солнцем, на столе свободно разместились тиски, маленькое точило, ящичек с резцами, чеканы, молоточки. Здесь же наброски рисунков, оттиски изготовленных гравюр.
Тарасов продолжает сосредоточенно работать. Потом, меняя резец, тихо говорит:
— Вижу, хочешь знать, кто это?.. — Лицо Анатолия подобрело, глаза стали задумчивыми. — Папаша Черви… Семь боевых медалей на груди у него. Их должны были носить семь его сыновей…
Анатолий надолго умолк, ссутулился, наклонил голову к левому плечу — так виднее острие резца, — а его по-юношески пухлые губы неуловимо шевелились, как будто он о чем-то говорил со своим далеким другом из Италии — папашей Черви.
Мы разговорились о былом. И я увидел Анатолия Тарасова молодым солдатом… И еще представился он мне в гражданской одежде, партизаном, рядом с папашей Черви и его сыновьями, вот так же сосредоточенно и строго мастерящим самодельные мины.
В каком году это было? Впрочем, можно с уверенностью сказать, что их дружба началась задолго до встречи — с первых выстрелов по фашистам.
…Тревожное июньское утро сорок первого года застало двадцатилетнего Анатолия Тарасова на западной границе. Полк, в котором он служил минометчиком, принял на себя первый удар под Белостоком. Изнурительно тяжелыми были эти бои. Полк очутился в окружении.
Лесными тропами, разбившись на небольшие отряды, солдаты шли на восток. Туго приходилось с питанием. Запасы давным-давно кончились. Делились хлебом крестьяне, но войти в селение даже ночью было опасно.
Неподалеку от Пскова Анатолий, переодевшись в гражданский костюм, пошел добывать продукты. При выходе из села, на дороге, он неожиданно столкнулся с немецкими автоматчиками. Отбивался до последнего патрона. Потом немецкие автоматчики навалились на Тарасова, скрутили ему руки.
Муки плена изведал он в первые же дни.
Конвоиры отобрали группу пленных и повели не в тыл, а к линии фронта. «Куда нас гонят? Неужели силой оружия заставят идти впереди их цепи?» — спрашивал Тарасов у пожилого солдата, но тот, стиснув пальцами обросший подбородок, угрюмо молчал.