Приведен в исполнение... [Повести]

Рябов Гелий Трофимович

А сотник смотрел и улыбался (или показалось мне?). Вырвала из кобуры наган, ударила коня, помнится — кричала на скаку какие-то оскорбительные слова, потом начала стрелять (первый раз в жизни — с коня!), пышноволосая рухнула, еще кто-то упал, остального не видела: конь уносил, и облако пыли скрыло, они стреляли вслед, но не попали. Я спаслась. Сама. Без помощи Бога и святых угодников. Жаль, что Надежда не видела. Впрочем, я думаю, она все равно объяснила бы случившееся «произволением Божьим».

Лошадь прогнала в лес, ее кто-нибудь подберет, в воинский эшелон села без приключений —. в солдатскую теплушку, с офицерьем пришлось бы поддерживать разговор,

и кто знает… Здесь же я сидела молча (освободили край нары), они притихли вначале, но уже через пять минут, видя, что я ни во что не вмешиваюсь, начали пить, закусывая салом и черным хлебом, горланить песни и хохотать во все горло. Один — молоденький совсем, поднес на чистой тряпице кусок хлеба и сала и стакан водки, улыбнулся тепло: «Молодые вы, ваше благородие… В первый раз?» Молча кивнула, потом решила, что в таких случаях положено что-то говорить (в военных традициях), но вспоминалась только какая-то чушь; сказала глупым голосом: «Спасибо, братец, ты — молодец». — «Рад стараться!» — гаркнул он от души, и вдруг подумала, что они «следуют» на фронт, в Казань, и будут стрелять в наших, в Арвида, и мне стало тоскливо и мерзко. Куда я еду, зачем? Сражаться за революцию? Но ведь это общая фраза. А конкретно меня ждет постылый Новожилов и Арвид, которому я вряд ли нужна, — разве теперь до любви? Но если ре с ними — куда идти? К кому? Нереально это все. К тому же я член РКП (б) и обязана делать свое дело.

— Братцы, куда и зачем мы едем?

— Дак… — молоденький взметнул брови. — Приказ?

— Красных убивать будем. Чтоб, значит, удержать Казань, — поддержал второй. — А вы, вашбродь, не знаете? — В его голосе прозвучала явная насмешка.

— Для чего же удерживать Казань? — Я будто не слышу издевки.

Посуровел:

— А затем, вашбродь, чтобы не было обчих баб и одеяла обчего, чего и предлагают большевики!

— Они предлагают мир и землю. Может быть, кто-то из вас претерпел от большевиков?

Они загудели, заговорили все разом, трудно было разобраться в этом всеобщем крике и ругани, кто-то начал драться, я поняла, что семя упало на благодатную почву.

— А ты, прапор, не красный ли шпион? — сузил глаза солдат. Только теперь я к нему присмотрелась: красивый, лет тридцати, побрит, подстрижен, зализан, и даже усы напомажены (трактирный половой, только форма военная).

— Я русский офицер, и у меня болит душа за Россию. Неужели не видите, что за большевиков — все! Весь народ. Понимаете? Ну, еще месяц, еще год, а конец один: народа не одолеть. Задумайтесь, пока не поздно. Кровь льется, поля пустые, бабы воют в деревнях (это уже татлинские «методики», он все свои выступления начинает именно так: «Бабы воют в деревнях».), зачем вам это?

Окружили плотным кольцом. Что делать, как поступить — вот их главный вопрос. Говорю: «Идемте со мной. Красная Армия примет нас всех». — «А коли расстреляют?» — «Тем, кто не помогал контрразведке проливать кровь невинных, — не будет ничего. А кровь, пролитая на поле брани, — не в счет. За нее с вас никто не спросит». Они согласны. Сейчас будет станция, поезд замедлит ход, все спрыгнем (благо — вагон в хвосте) и лесом уйдем к своим.

И вот лязгают сцепления, скрежещут тормоза, я откатываю дверь: «Вперед, товарищи!», и в этот момент обрывается и меркнет свет в глазах…

АРВИД АЗИНЬШ

Телеграф простучал страшные слова: «Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина…» Прибежал Татлин: «Читал? Мы обязаны ответить беспощадным террором

против всех врагов революции! Никакой жалости! И прими совет: сократи свое слюнтяйство». Через несколько дней — постановление «О красном терроре»: «…подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам. Необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». И снова Татлин: «Собери свое мужество в кулак. В данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью!» Но разве я возражал? Разве шевельнулось во мне чувство жалости, когда мы расстреливали генерала Дебольцова и двух его приспешников? Нет! Потому что я знал и знаю: в империалистической войне возможно перемирие и даже мир — мы подписали Брестский. Но в гражданской войне нет и не может быть ни мира, ни перемирия. Вопрос стоит однозначно: либо мы, либо они. Третьего не дано.

И потому мы будем третировать их. Это не месть за тяжелое ранение вождя. Это необходимость. Шпионы в тылу Красной Армии — одна из причин ее неудач. Смерть шпионам! Ленин успел сказать нам это.

И вот в тылу моей группы войск обнаружено шпионское подразделение белых: все с оружием, без погон. Их окружили и Принудили сдаться. Татлин рассказал, что на допросах в штабе армии, а потом и фронта они утверждали, что их склонил к переходу на сторону Красной Армии незнакомый молодой офицер, которого ранил солдат-монархист и которого они оставили в деревне выздоравливать. Дело было ночью, долго шли через лес, названия деревни не знают и показать не смогут. С учетом сложившейся на фронте обстановки (предстоит тяжелейший штурм Казани, и постановление ВЦИК «О красном терроре» тоже надо выполнять) реввоентрибунал фронта принял решение об их расстреле.

Татлин прикатил в восторженном, а может, и в полупомешанном состоянии. Он хватал себя за голову, взъерошивал волосы и все время выкрикивал: «Даешь!» С трудом добился от него подробностей, оказывается, он умолил комфронтом поручить исполнение приговора нам. «В нашем тылу лазали, сволочи, в нашем тылу их взяли, нам готовился вред, нам и отомстить!»

Странно… Арестованных пригнали пешком (а это под тридцать верст, не меньше!), и конвоиров было всего двое, а шпионы эти даже не сделали попытки разбежаться; не понял и главного: для чего гнать смертников так далеко? Неужели для того только, чтобы ублаготворить моего комиссара?

…Они стояли, тесно сбившись в кучу, и затравленно озирались.

Один попросил закурить, конвоир замахнулся штыком. Что-то было в их грязных, давно не бритых лицах беспомощное и тоскливое; я встретился взглядом с Татлиным (в глазах у него пылал религиозный восторг) и вдруг понял, что приговор этот исполнить будет очень и очень трудно.

— Это нужно правильно поставить! — Татлин выдернул из полевой сумки лист бумаги и карандаш. — Я считаю, построить батальоны с трех сторон, их — с четвертой, у ямы, и расстрелять. Из винтовок? Как считаешь?

— Двадцать пять человек, долго стрелять придется…

— Прав! Здесь нужен пулемет. Что будем делать?

Слушай… — Он рванул себя за волосы так, что я подумал: сейчас выдерет с корнем. Но он не выдрал ни одного. — Это же наверняка динамитчики! Я только сейчас понял… Они несли с собой взрывчатку для диверсий на нашем операционном направлении! Или в тылу! Скажем — мосты? А?

— Где у нас в тылу — мосты?

— Не придирайся, Арвид, я даю абрис ситуации. Я считаю, что в лесу надо хорошенечко поискать! Мы найдем этот динамит!