Привет, Афиноген
Шрифт:
Он начал отбирать людей. Приезжали много новых специалистов, и некоторых, по особой заявке, кадровики направляли к нему. Первый штат отдела состоял из двух экономистов, двух физиков, одного социолога (редкая тогда специальность и непонятная), трех инжене- ров–универсалов и одного математика. Всем им Карнаухов сулил интересную, необычную работу и массу возможностей, по выбору. Новички, в основном люди немолодые, загорелись его энтузиазмом, ничуть не смущаясь неопределенностью обстановки. Вокруг все было неопределенно, зыбко, шло строительство, укомплектовывались штаты — откуда было взяться ясному разговору!
Недоумение и некоторая растерянность пришли позже, когда отдел состоял уже из двадцати человек и упорно бездействовал. Сотрудники приходили на работу, отсиживали положенные часы и расходились по домам
Карнаухов сходил на прием к Мерзликину и попытался объяснить ситуацию. Директор от него отмахнулся:
— Не до этого сейчас. Сам видишь.
Карнаухов видел, что директор по уши занят, завален бумагами и из глаз у него сыплются искры. Но в нем самом начало рождаться предчувствие непоправимой ошибки. Он чувствовал себя как неопытный рыбак, который закинул сеть и не то чтобы не знал, с какого конца тащить, но даже забыл куда ее и закинул. Ему было стыдно, неловко, плохо.
Выход из положения подсказал коллега Мефодьев. Отдел временно стал брать работу с других участков, помогать в расчетах, благо у Карнаухова имелись на все руки мастера. Вскоре в институте поняли, если где горит, если необходима помощь или подсказка или просто хочется перевалить черную работу на кого–нибудь, надо идти к Николаю Егоровичу. Там и чертежи подправят, и аннотацию грамотно состряпают, и вдобавок встретят со всей душой.
Вот это положение отдела–выручалочки, отдела — Конька–горбунка, затянулось надолго, на целые годы и было некоторым образом узаконено. На планерках (поначалу проводились общеинститутские планерки) директор нередко сам, пряча смущенную улыбку, обращался к Карнаухову с каким–нибудь срочным делом, и дела эти бывали самого различного свойства. В отделе появились и свои опытные «толкачи», и токари, и стеклодувы.
Карнаухов терпеливо ждал, понимая, что по крайней мере его участок приносит реальную пользу предприятию. Надо заметить, что самые толковые и ухватистые его сотрудники быстро смекнули, к чему идет дело, и разными правдами и неправдами смылись в другие отделы. Их места заняли сладкоречивые бездельники и обремененные семьями женщины.
Карнаухов ждал, а должен был действовать. Только сейчас, оглядываясь, Николай Егорович с тяжелым сердцем понимал, какой промах совершил, сколько времени упустил. Но ведь, с другой стороны, ничего особенного он предложить не мог. План того отдела, о котором они мечтали с директором, по–прежнему оставался планом: нечетким, беспредметным. Теперь, когда предприятие набрало стабильность, стучать по столу кулаком и требовать возвращения к исходной точке было нелепо. Тем более нелепо, что, казалось, отдел в его теперешнем качестве просто необходим институту.
Еще и еще проходили не месяцы — годы. Стиль работы на подхвате, заведенный в самом начале, уже сам по себе диктовал порядок и вполне устраивал тех, кто прижился. Кто прижился — тому нравилось, кому не нравилось — тех Карнаухов отпускал без разговоров.
Но не такой он был человек, чтобы забыть и смириться. Исподволь, потихоньку Николай Егорович стал сколачивать внутри отдела «инициативную группу», которой предстояло заниматься тем, чем уже не мог заниматься весь отдел. Он создал новое ядро, вокруг которого надеялся постепенно сколотить все же первоначально задуманный координационный центр. И добился своего. Ко всем прежним «подсобным» функциям отдела прибавилась еще одна, для него наиважнейшаяз анализировать с точки зрения экономики и социологии идущие в институте разработки и процессы и составлять сводки прогнозов н уточнений. Кремнев встретил начинание скептически, а директор вообще не обратил внимание на поднявшийся в отделе бум.
«Кому это надо?» — так ставил вопрос Юрий Андреевич. У Мерзликина выходило иначе, благодушнее: «Вряд ли с этим стоит спешить».
Карнаухов был упорен и продолжал поставлять наверх свои отчеты, не особенно интересуясь, какое они находят применение. Победа, казалось ему, близка. Только бы удалось создать в отделе определенную атмосферу, только бы преодолеть прежнюю неразбериху. Но это было сложнее всего. Люди, привыкшие работать по старым рецептам, не хотели брать на себя лишнюю нагрузку. Увещевания, просьбы, разъяснения Николая Егоровича уходили, как вода в песок. Добрые друзья не понимали его, а
Нет, это невозможно. Ему требуется всего–то год- два. И он все поправит, наладит, а тогда уйдет. Только тогда. Разве непонятно Кремневу, Мерзликину, всем, что он не имеет права уйти?..
Карнаухов оглядывался назад, и собственная жизнь казалась ему прожитой неряшливо и тупо…
10
Сразу после работы Юрий Андреевич Кремнев отправился в гараж за машиной. Весь день он мучился головной болью, хандрил, а теперь с нетерпением предвкушал, как вместе с Дашей и сыном через час окажется на даче, вдохнет досыта целебного свежего воздуха, покопается на грядках с клубникой, напьется крепкого чая с ягодами, потом постелет себе на веран* де и уснет в серебристой прохладен тишине. Больше он ни о чем не хотел думать.
Садовый участок с финским домиком Юрий Андреевич приобрел всего пять лет назад, по случаю, усту* пив решительному напору Даши, надоевшей ему постоянными разговорами о собственных яблоках, овощах и почему–то яичках и жирном неснятом молоке. Разумеется, одни эти аргументы не сбили бы с толку Кремнева, воспитанного в настороженности и подозрительности к подобного рода затеям. Мишеньке, хитро увещевала Даша, мальчику болезненному и рыхлому, крайне полезен свежий воздух и здоровая физическая работа на участке (кстати уж, за пять лет болезненный Мишенька ни разу не взял в руки лопаты и, бывая в саду, покоился в гамаке, загорал, почитывал книжки да время от времени развлекал копающихся на грядках родителей мыслями о бренности бытия и многочисленных загадках природы). Имела значение и экономическая сторона дела. Довод супруги о «разумном вложении капитала», несмотря на свою смехотворность и несовремен- ность, был тайно близок крестьянскому сердцу Юрия Андреевича, из памяти которого сорок с лишним городских годов не изгнали неясного воспоминания о родных прикубанских степях и деревянном доме, где в низкие окна стекали ветви вишневых деревьев.
В то время обзаводиться садовыми участками и дачами стало модой. Это отталкивало суровую душу интеллигента в первом поколении доктора наук Ю. А. Кремнева. Его бесили вечные дилетантски–бессмыс- ленные пересуды знакомых о рассаде, пользе минеральных удобрений, необходимости крепких заборов и непобедимой живучести смородинового жучка. Впрочем, такого же свойства сомнения человека, выросшего под сильным впечатлением антисобственнических идей, привыкшего отождествлять духовную независимость с непременным освобождением от гнета вещей и денег, стоящего выше любопытства к колебаниям прейскуранта цен на товары широкого потребления, гордого своей привычкой довольствоваться самым необходимым, те же сомнения и даже некая брезгливость мучили его и перед покупкой автомашины. Однако он все–таки купил и «Волгу» и дачу, надеясь, что видимость материального благополучия не развратит и сына. Теперь он понимал, что поступил более чем разумно.
Как вздорны и по–детски наивны оказались его колебания перед открывшейся ему прелестью не замутненных дымом закатов, звенящих птичьим щебетом и пропитанных запахами увядших цветов и пряной травы, перед очарованием светлого, счастливого одиночества и простого осмысленного труда, и еще перед многим, о чем словами и не скажешь точно. Он преображался, молодел, начинал, как встарь, подшучивать над женой и сыном; просыпаясь среди ночи, не покрывался потом от страха перед надвигающейся бессонницей, а переворачивался на другой бок и опять спокойно засыпал. Нет, игра определенно стоила свеч…