Привет, картошка!
Шрифт:
— Нет, это тебе хуже! — закричал Петр Иванович. Все-таки не удержался, закричал. И рука, которой показывал, куда должен идти мальчишка, задрожала. — Иди и подумай, что я сказал. Посиди на крылечке и подумай. Ночью в кровати поворочайся и подумай.
— Ничего себе, хорошенькое наказание, — сказала Римма-Риммуля, но бумажку с носа содрала.
Сережа вышел на дорогу. На дороге поднял веточку и зашагал, помахивая ею. Его догнал трактор. Сережа посторонился. За трактором тянулся, вихляясь, прицеп, наполненный кукурузными
— Эй! Куда? — крикнул он. — Подвезти?
— Давай, давай, вперед, — демонстрируя бег на месте, ответил Сережа. Проплыло мимо удивленное лицо Мишки Даньшина. Трактор скрылся в облаке пыли.
Лежала на поле картошина с позеленевшим бочком. А неподалеку лежала картошина, только что вынутая из земли. Спросила картошина, только что вынутая из земли:
— Ты что здесь лежишь, аж позеленела?
— Да здесь работала бригада «Эй, ухнем!». А ты что лежишь?
— Это ребята из той же бригады кидались мною.
Глава шестнадцатая
Помидоры
Через овраг, через узенький кривой переулочек Сережа вышел на пустую деревенскую улицу. Постоял, поглядел в одну сторону, в другую. Куда идти? И что делать? Одно дело, впрочем, у него было. Он не успел тогда отдать три рубля Зинаиде. Засмущался и убежал.
Сережа двинулся вверх по улице. До самого магазина ему так никто и не встретился. И в магазине, кроме Зинаиды, никого не было.
— Здравствуйте. Я принес, вот, — прошел Сережа с опущенной головой и положил деньги на прилавок.
Зинаида посмотрела равнодушно, достала из-под прилавка коробку, смахнула туда три рубля. Сережа стоял, ждал, может, она что-нибудь скажет. Она ничего не сказала, приняла свою обычную позу, легла на прилавок грудью и стала смотреть на улицу сквозь стеклянную стену магазина.
— До свиданья, — попрощался Сережа.
На пристани какой-то старичок заводил на паром лошадь. Она фыркала, упиралась, не хотела идти. Сережа постоял, посмотрел.
На мелководье шныряли мальки. Ржавая железка с деревянной ручкой, над которой они шныряли, оказалась старинным серпом. Сережа вытащил серп из воды, оббил ржавчину, принялся отчищать песком лезвие.
На буксировщике возился Сашка, мыл из брандспойта палубу.
— Эй, Серега! Топай сюда! — крикнул он.
Сережа нехотя поднялся по сходням на дебаркадер. Прошел вдоль беспорядочно составленных велосипедов, пролез под перильца, хотел спрыгнуть на буксировщик, но передумал, сел на краю дебаркадера, ногами уперся в буксировщик. Сашка выключил помпу и теперь раскладывал шланг для просушки.
— Что это у тебя? — спросил он. — Покажи.
Сережа молча протянул серп.
— Чего здесь столько велосипедов? — поинтересовался он.
— Стоянку устроили. Кто в городе работает. Сюда на велике, а дальше катером. Смотри, с клеймом, старинный, — удивился Сашка, разглядывая серп. — Плакала Саша, как лес вырубали. Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она.
Сережа засмеялся.
— Чего? — спросил Сашка. — Чего смеешься? — и сам засмеялся.
Из кубрика через дверь, расположенную на той стороне буксировщика, вылез дядя Вася, обошел катер, раскрыл со скрипом железные дверцы машинного отделения, мрачно стал спускаться по крутой лесенке. Буркнул, не глядя:
— Чего возишься?
— Все готово, товарищ капитан, — приложил Сашка весело руку к голове. Серп он держал в другой руке, спрятанной за спиной. — Дядь Вась?
— Чего? — не понял дядя Вася.
— Серп старинный.
— Дурачок, — улыбнулся дядя Вася. Забрал серп, а другой рукой ласково толкнул в грудь Сашку. Постоял еще немного, потрогал заскорузлым пальцем лезвие и, ничего больше не сказав, скрылся в машинном отделении.
— Пригодится в хозяйстве? — с иронией спросил Сережа.
— Пусть, — махнул рукой Сашка. — Возьми гитару. Сыграй чего-нибудь.
Гитара висела над велосипедами на гвозде, вбитом в стойку. Сережа поднялся, снял ее и снова сел.
— Опять расстроенная?
— А как же, — согласился Сашка, — от сырости.
— Неправильно натягиваешь струны. Меня один музыкант учил: нужно натягивать и проверять в ритме сердца. Биологический метроном. Биологический ритм должен совпадать с музыкальным, — объяснял Сережа, настраивая гитару. — Это открыл один армянин.
— Тутельян?
— Почему Тутельян?
— Это я так, — махнул Сашка свободной рукой. — А я, между прочим, свое сердце не слышу. Даже когда руку приложу, не слышу. Как будто его нет. Чего рано закончили работу?
— Не закончили, — сказал Сережа, и звук натягиваемой струны сделался тоньше, напряженнее.
— А как же ты?
— Прогнали меня. Он думает, я завтра скажу ему что-нибудь иное.
— А что ты должен сказать?
— Что мне нравится убирать картошку.
— А тебе не нравится? — спросил Сашка.
— Меня заставляют — я работаю. Как умею. Почему я должен говорить, что мне нравится? Мне нравится с гитарой сидеть. Мне нравится, когда мне что-то нравится, и с тем, что это нравится, не справиться.
— Ну, ты впаял ему. Так и сказал?
— Это не я сказал. Это поэт сказал — Евтушенко.
Сережа настроил гитару и передал Сашке.
— Чего ты? — удивился тот.
— Не хочется. Настроения нет.
— А у меня всегда есть. Мне бы только зуб полечить. И научиться играть на гитаре.