Привет, картошка!
Шрифт:
— Рояль! — приказал Хлюпа.
Мишка протянул ему детский игрушечный рояль. Хлюпа сел поудобнее на рельс, зажал коленями игрушку и принялся отстукивать двумя пальцами «Собачий вальс». Он играл, и его нервное красивое лицо вздрагивало в такт ударам по клавишам.
Качался неподалеку фонарь. Качались вместе с фонарем тени вокруг павильончика. Там была пустая скамья, но ребята сидела на рельсах. Вдалеке, в ущелье между домами, возник рассеянный свет. Он быстро приближался вместе с грохотом и позвякиванием. Ослепительный глаз трамвая, слегка рыская из стороны в сторону, мазнул
— Что? — насмешливо спросил он у ребят.
Трамвай унесся, ребята снова заняли место на рельсах. Им нравилось вот так рисковать. У Хлюпы эта потребность в риске была сильнее, чем у остальных, и поэтому он здесь был главным. Но и ему не просто давалась его выдержка. Чтобы разрядиться, он сорвал с Игоря кепку и забросил в темноту. Потом снова зажал коленками игрушечный рояль и начал выстукивать польку.
Интервалы между трамваями были небольшие. Новый сноп света ударил в лицо и помчался на ребят. Они выскочили из этого света, а Хлюпа все сидел на рельсах и выстукивал на рояле польку. Он только согнулся больше обычного, словно его придавило светом к земле. Трамвай затормозил. Усатый дядька спрыгнул с подножки.
— Тебе что… жить надоело? — замахнулся он ключом.
Но Хлюпа не испугался. Зажав под мышкой рояль, он неторопливо двинулся к ребятам, не оборачиваясь, бросил:
— Что ты орешь, таракан?
И Таракан остановился, не решившись идти следом за ним в темноту.
— Я тебя в следующий раз поймаю. Я тебя поймаю! Игрушку нашли — с трамваем в кошки-мышки играть.
Ребята дружно захихикали. Таракан мог бы поймать Генку уже сейчас, если бы захотел, если бы посмел. Он оглянулся на пассажиров, ища у них поддержки. Все с любопытством приникли к окнам, но никто не вышел.
С грохотом унесся трамвай, прорезая светом темноту ночи. Ребята опять сели на рельсы.
— Выпить хочется, — нервно проговорил Хлюпа. — Ты, Англичанин, достань три рубля у матери.
— Ее нету дома, — испуганно ответил Юрка.
— Что, ты не знаешь, где у вас деньги лежат? Возьми, потом я отдам.
— Я не знаю. Правда, я не знаю.
— Найди!
— Я не найду. Пусть Мишка у отца возьмет.
— У моего отца возьмешь, — похлопал себя Мишка по шляпе. — Он все пропивает.
— А ты, Потап?
— Что я? — мрачно спросил Потап и поправил длинный козырек кепки, чтобы Хлюпе лучше видны были его глаза, сразу ставшие враждебными.
— Знаешь, где у вас деньги лежат?
— Знаю.
— Возьми!
— А что Колька и Верка жрать будут?
— Генк, зачем тебе деньги? — тронул за рукав Хлюпу Игорь, и ему сразу стало холодно, потому что он отпустил воротник пиджака, в котором прятал лицо. — Все равно же магазины закрыты.
— А ты не лезь, чахоточный, — оттолкнул его Генка, но тут же погас. Нервное возбуждение прошло, и он снова занялся роялем. Пальцы сначала суетливо, потом все более спокойно начали выстукивать прерванную трамваем мелодию польки.
Мама
Из темноты за павильончиком возникла фигура женщины. Зинаида Петровна остановилась и некоторое время прислушивалась к механической мелодии, ждала, когда ее заметят. Юрка заметил, низко опустил голову.
— Юра! — позвала Зинаида Петровна.
Музыка оборвалась.
— Ну чего? — нехотя отозвался он.
— Иди сюда.
Юрка поднялся, нетвердыми шагами направился к матери. Он подходил к ней с опаской, но все же увернуться от подзатыльника не успел.
— Паразит такой!
— Чего дерешься?
— Вернись! Я сказала, вернись!
Юрка двинулся к дому параллельно с матерью, огибая электрические столбы и деревья. Во дворе дома он покорно приблизился, и мать устало взяла его за ухо. Так и ввела в подъезд, а затем по лестнице на второй этаж — за ухо.
— Ты почему не был в школе?
— Я был.
— Не был! Ты не был, — сказала мать и заплакала.
Ей с таким трудом удалось устроить его в школу с английским уклоном, а он сидит на рельсах.
Юрка подошел к матери, опустившейся на стул в прихожей, хотел погладить ее, но она отшвырнула его руку. Он вздохнул, двинулся на кухню, там постоял немного. Мать плакала, шумно сморкалась. Юрка включил воду, чтобы не слышать. В раковине лежала грязная посуда. Он взял тарелку со следами яичницы, принялся ожесточенно тереть тряпкой. Постепенно он увлекся мытьем посуды и даже вздрогнул, когда мать положила ему руку на плечо.
— Зачем ты меня обманываешь?
— Я больше не буду, — сказал Юрка.
Мать оттеснила его от раковины, отобрала у него тряпку.
— Я сама вымою. Узнай по телефону, что задали, и садись делать уроки.
Юрка пошел в комнату, но тут же вернулся.
— Уже поздно.
— Да, уже поздно, — согласилась Зинаида Петровна. — И зачем только ты с ними познакомился, с этими ребятами?..
— А что..: мне одному все время быть?
— Одному, — неопределенно повторила мать и ничего больше не сказала.
Она вымыла посуду, поставила на плиту чайник и пошла в комнату. Юрка пошел за ней бодрой походочкой, он чувствовал, что мать простила его и с ней можно теперь поговорить о велосипеде.
— Знаешь, мам, мне что-то разонравилось кататься на велосипеде.
— Что? — удивилась Зинаида Петровна.
— Коленки только расшибать, — махнул рукой Юрка. — Охота была. И старый он какой-то стал, скрипит.
— Смазывать надо, — сказала мать, недоумевая, чего это вдруг сыну разонравился велосипед.
— Охота была смазывать.
— Не будешь смазывать, не нужен он тебе, — рассердилась Зинаида Петровна. — Отдай кому-нибудь.
Юрку обрадовали эти слова. Он не подал вида, что придал им значение, но про себя решил, что у него теперь есть все основания расстаться с велосипедом. Сама сказала. Он потом ей напомнит. Конечно, получит затрещину. Но основание у него все-таки есть.