Привет, любимая
Шрифт:
– Ты что?
– ойкнула я, схватившись за щеку.
– Ваньку без отца оставила, дрянь!
– загремела тетка.
– Собирайся и иди. И без мужа не возвращайся!
– Зачем вы так, теть Нин?
– вполголоса растеряно спросил Олег.
– А как с ней еще прикажешь разговаривать?
– огрызнулась тетка.
– И жить без него не
Она снова замахнулась. Я быстро спряталась за Олега, и, заикаясь, сказала:
– Хорошо, хорошо. Я уже иду. Ты только не волнуйся.
Ванечка выскочил в прихожую. Разобраться в происходящем не мог. Смотрел на нас широко раскрытыми глазенками. Того и гляди, заплачет.
– Иди, иди, Ванечка!
– подтолкнула его в комнату тетя Нина.
– Иди, голубчик. Мама скоро придет.
Я спешно натягивала сапоги, пальто, все еще прячась у Олега за спиной. По теткиному лицу поняла, дальнейшее ее поведение непредсказуемо. Продолжая прикрываться Олегом, выскочила на лестницу.
– Ну и ну!
– только и сказал Олег, беря меня на улице под руку.
Уже на автобусной остановке сказал:
– Щека болит? Снег приложи.
Я кивнула. Щека горела, как от ожога. Но комментировать случившееся не хотелось. Думала о другом. О Рыжем думала.
* * *
Олег включил в прихожей свет. Взглянул на вешалку.
– Он еще здесь. Ты раздевайся. Не торопись. Я обстановку прощупаю.
Скинул куртку и, не снимая ботинок, прошел в комнату. Оттуда доносился неясный гул, звон посуды, смех. Я расстегнула пальто. На какое-то мгновение все вдруг поплыло перед глазами. Я боюсь? Ерунда. Я ничего не боюсь. Стянула шарф и сняла шапку. Вдруг совсем рядом знакомый голос бухающими басами произнес:
– Нет. Я уж поеду. Мать ждет.
Я обмерла, привалившись спиной к стене. В прихожую вышел Мишка.
Мамочка моя! Четыре года ... Четыре года ... я не видела его. Целую вечность. Четыре года мечтала встретиться ... Взглянуть в глаза ... Сказать ... Вот сказать-то ничего и не получилось. Только всхлип какой-то в груди
Он насмешливо смотрел на меня. Взгляд жесткий, чужой.
– А-а ... Это ты ...
– протянул.
– Ну, привет, любимая.
Чужой. Совсем чужой. Глаза - ледяные. Смешинок и в помине нет. И вовсе он не такой огромный, каким помнился. Или усох? На африканском солнышке?
– Зачем пришла?
– неприязненно спросил он. Прищурившись, оглядел меня с ног до головы. Задержался взглядом на моем левом виске.
– На тебя посмотреть, - медленно ответила я, рассматривая его. Он спокойно ждал, пока я насмотрюсь. Прибарахлился. Выглядел пижоном в заграничных шмотках, но еще более чужим.
– Ну, посмотрела?
– Рыжий был настроен враждебно.
– Посмотрела. Теперь поговорить хочу...
– мне пришлось выдавливать из себя слова. Сами они никак не шли.
– Хм... Ну, давай!
Сказать ему? А что? Что четыре года меня без него просто не было? Что подушка моя не просыхает? Что в страшных снах он мне снится без передышки? Что мерещится мне за каждым углом? Как об этом скажешь? А он еще и слушать не захочет. Зря я сюда прибежала ...
– Пойдем на лестницу, - сухо предложил Мишка.
– Там тебя кроме меня никто слушать не будет. Здесь любопытных слишком много.
Мы вышли на лестницу. Он тут же привалился спиной к стене. Скрестил руки на груди.
– Я слушаю.
Точно врач на приеме. Это он нарочно. Как же! Специально так поступает - меня унизить. А для меня все годы без него были сплошным унижением. И сильней унизить меня уже нельзя.
– Пойдем домой, Рыжий!
– тихо попросила я и заглянула ему в лицо.
– Куда?
– опешил он.
– Домой, - потерянно повторила я.
– Нас там сын ждет.
– Хм ... сын, - усмехнулся он.
– Чей?
– Наш, - я отвернулась, чтобы Мишка не мог увидеть слезы в моих глазах.
– Когда это мы с тобой успели?
– он откровенно издевался.
– Наверное, когда я в Африке был?