Привратники
Шрифт:
Но оставались еще отец и Джеймс. Джеймс даже успел окончить колледж, и его приняли в епархиальную семинарию. Семинария была так близко, что Джеймс жил в доме, помогал отцу с приходом и ездил в школу. И все это время ночные ритуалы не прекращались. Они становились все хуже.
Я знала, что мама права: мне нужно выбраться отсюда, иначе я умру. В конце концов они убьют меня, как убивали мою мать каждый день. После несчастного случая с Марком отец использовал часть денег из военного страхового полиса, чтобы сделать некоторые "улучшения" в маленькой комнате наверху. Кнуты и цепи. Железная кровать с кандалами. Ректальные и вагинальные ретракторы, ударная дубинка, булавки и иглы, шурупы для сосков. Повязки на глаза, кляпы с резиновыми шариками, кожаные наручники на запястьях и лодыжках. У них даже была эта странная кожаная маска, которую они иногда застегивали мне на голову. Ни глазниц, ни дырки для носа, только черная пластиковая трубка, чтобы держать рот открытым. Это было средневековье.
* * *
Та, последняя ночь, была настоящими проводами. Они заткнули мне рот резиновым шариком и приковали к стене в углу. Им нравилось сначала заставлять меня смотреть, что они делают с мамой. Ей завязали глаза и привязали запястья к коленям. Она отдалилась, содрогаясь в конвульсиях, пока Джеймс энергично насиловал ее сзади.
– Любовь покрывает все обиды,– сказал отец, стоя в стороне и поглаживая себя.
– Пословицы!
– воскликнул Джеймс.
Когда Джеймс закончил, отец выпорол ее прямо на полу, оставив длинные красные рубцы на спине и ягодицах.
– Изыди!
– крикнул он. Затем обратился к Джеймсу: - Сын мой, помоги отцу твоему в его возрасте.
– Экклезиаст, - сказал Джеймс и взял в рот член моего отца. Все, что я могла делать, - это висеть у стены и смотреть.
– И от Иоаннa, - продолжил отец, когда достаточно возбудился. Теперь настала его очередь содомизировать мою мать.
– Кто не любит, тот не знает Бога, ибо Бог есть любовь.
Джеймс туго обмотал веревкой ее грудь, ожидая, когда вздуется вена.
– И Пословицы. Любовь покрывает все обиды.
– Хорошо, хорошо, сынок, - похвалил его отец.
– А теперь от Луки: Ее грехи, которых много, прощены...
– Потому что она сильно любит, – закончил Джеймс.
Затем он ввел героин в вену на груди моей матери и отпустил веревку. Она вздрогнула, когда мой отец, следующий, кончил ей на ягодицы, хрюкая, как какое-то гигантское животное.
Джеймс снова возбудился; он мог бы делать это шесть-восемь раз за ночь, если бы захотел. Я увиделa, как его серьезное лицо приближается из-за света свечей.
– Две твои груди подобны двум молодым оленятам,– процитировал он "Песнь Соломона" и положил серебряные зажимы на мои соски. Он скручивал их до тех пор, пока я не заскулилa, cжав резиновый шарик.
– Это извращенное поколение, - добавил отец, - дитя, в котором нет веры.
Джеймс снял кляп и застегнул мне на голову безглазую черную маску.
Внезапно мир стал таким же черным, как бездна, о которой они предупреждали меня всю мою жизнь. Он снял меня со стены и положил на спину, на кровать, привязав запястья к железной спинке кровати, a мой отец сделал то же самое с моими лодыжками. Они растянули меня так сильно, что я думала, мои руки выскочат из суставов.
– Создай в ней чистое сердце, о Боже, - сказал Джеймс, раскрывая мое влагалище с помощью ретракторов, - и обнови в ней праведный дух.
Затем он глубоко вонзил в меня смазанный шокер. Глубоко.
– Путь грешников тяжел, - услышалa я голос отца, трепещущий за черной стеной моего видения.
– Послушай, дочь моя, и подумай, и приклони ухо.
Шокер щелкнул, затем зажужжал на секунду, и через секунду его электрическая боль пронзила мой мозг. Мои глаза под черной маской распахнулись. Мне хотелось закричать, но пластиковая трубка во рту не позволяла.
– Молчаливая женщина - это дар от Господа.
– Экклезиаст!
– Хорошо, хорошо. Сейчас... Давай ещё.
Шокер загудел. Жгучая боль снова пронзила меня, и все мое тело напряглось. Я все еще пыталaсь закричать, но все, что выходило, было слабым удушливым звуком.
– Пусть ваши женщины молчат, ибо им не дозволено говорить. В любви нет страха, ибо совершенная любовь изгоняет страх.
– Бог не дал нам духа страха,– продолжал Джеймс. Он вынул шокер и вскочил на меня.
– Но силы и любви...
Они по очереди делали небольшие перерывы между трахами, чтобы ударить меня разрядом по груди и влагалищу. Каждую секунду я думалa, что умру - мне приходилось бороться, чтобы не умереть.
Меня били, пока я не онемела, насиловали снова и снова. Потом отец засунул свой член в трубку у меня во рту и кончил.
– Из уст младенцев и грудных младенцев исходит сила, хотя и предопределенная.
– Псалмы!
– крикнул Джеймс.
Горячая сперма скользнула мне в горло. Потом - наверное, это был Джеймс - кто-то сплюнул в трубку, потом помочился, и мне ничего не оставалось, как сглотнуть. Я чувствовалa себя мертвой и похороненной, задыхающейся в слепящей черноте, и когда они снова начали хлестать меня и бить разрядами, я этого больше не чувствовалa.
Нет, я ничего не чувствовалa, ничего не виделa. Все, что я моглa сделать, это слышать.
Вот тогда отец снова забрался на меня, еще сильнее затянул зажимы сосков, выжимая из них кровь, и сказал:
– Ну же, давайте насытимся любовью до утра!
* * *
Да, до утра. Перед самым рассветом меня развязали и уложили в постель. Я подождалa немного, потом оделaсь и прокралaсь вниз. Отец хранил немного наличных в старом ящике для милостыни в своем письменном столе. Я как раз бралa деньги, когда зажегся свет.