Привычка убивать
Шрифт:
— Тихо, это я, — прохрипел до боли знакомый голос. — Тихо, Клав.
— Ты что? — почему-то послушалась Клавдия и тоже заговорила шепотом: — Федор, ты что?
Муж отпустил ее и понуро уставился в пол.
— Я это… Я пришел, чтобы… Ты очень на меня, да?..
Это была неловкая, но от этого еще более трогательная попытка примирения. Это было даже своего рода покаяние, хотя Федор, конечно, никаких таких определений своему поступку не давал.
И скажите, какая женщина, оставленная, брошенная, преданная мужем, любовником или сожителем, не мечтает о таком покаянии?
У нее уже к этому моменту может вполне образоваться другой муж, другой любовник или сожитель. Но в глубине кое-как собранного, склеенного разбитого сердца она все равно ждет — он придет, он еще на коленях приползет.
И иногда — не часто — это случается. На коленях не на коленях, но мужчина приходит и говорит нечто вроде того, что сказал Клавдии Федор.
Что же делает женщина? О! Этого момента она ждала, а значит, мысленно готовилась к нему долго и придирчиво. У нее сложилось в голове несколько речей.
Обвинительная:
— И ты посмел после всего?!.. — И так далее в непримиримом тоне. Но с легкой светлой перспективой.
Снисходительная:
— А я всегда знала, что ты одумаешься, дурачок. — И дальше с развитием той мысли, что уже поздно, что уже ничего не вернуть, но если очень постараться…
Победоносная:
— Ну что, нагулялся? Теперь ты у меня ни шагу за порог! — С последующими мстительными действиями.
Но все эти домашние заготовки оборачиваются чаще всего полной импровизацией типа:
— Чего тебе нужно? — словно только сейчас собирается решать, будет она принимать покаяние или нет.
Клавдия, если честно, в глубине души перебирала все эти и даже другие варианты, которые были, впрочем, только модификациями выше приведенных. Так ни на одном и не остановилась, потому что действительно решила: все, отрублено!
И теперь смотрела на опущенную голову Федора, видела его лысеющую макушку и ничего путного из себя выдавить не могла, кроме:
— В каком смысле?
— Ну я это… Я, конечно…
Мужчины тоже в таких случаях не отличаются красноречием.
Впрочем, Федор никогда особенно и не был речист.
Тут оговоримся, что и Клавдия, которая уже почти отрезала этот ломоть, вдруг поняла, что ничего еще не решено. Что, не явись Федор к ней с извинениями, она бы всю жизнь тосковала по нему. Но теперь, когда он стоял тут, такой жалкий и просящий, она еще подумает: а нужен ли ей такой?
— Ох, не знаю, Федя, не знаю, — честно призналась Клавдия. — Я уже как-то свыклась…
— Но я не хотел… Я думал только… А ты сама…
— Что ты хотел, погулять втихаря? И чтоб все шито-крыто? Интересно, как же это?
— Но я тебя не хотел расстраивать…
— Хорошее слово — расстраивать. А как же та женщина? — великодушно поинтересовалась Клавдия. — О ней ты подумал? Нет, Федор, так нечестно. Она на что-то надеется, она решила, что… Да и что люди скажут?
Да-да, в какой-то момент обязательно случается выход на некую общемировую заботу. О какой-то женщине, об общественном мнении, о будущем детей…
А мужчина должен найти ответы на все эти риторические вопросы. И самые убедительные ответы.
— Не знаю, Федя, как ты теперь детям в глаза посмотришь? — мхатовским голосом закончила Клавдия. И сама испугалась. Ответить на эти вопросы Федору явно не под силу.
Но он — ответил. Да как!
Слесарь-инструментальщик с обанкротившегося завода, а ныне автомастер по ремонту иномарок вдруг опустился на колени и обнял Клавдины ноги.
— Прости меня… — всхлипнул он.
— Господи, Феденька, — как подкошенная опустилась рядом с ним Клавдия. — Как хорошо, что ты вернулся, милый мой. Я так по тебе тосковала, если бы ты знал.
— Я люблю тебя, Клав, я не могу без тебя жить, — лепетал и Федор, тычась губами в ее воротник. — Ты прости меня, дурака…
— Да что ты, Федя, это я во всем виновата…
— Да в чем же? Это я негодяй…
Потом они целовались, хихикали, делали друг другу интимные признания, а потом решали, как обставить перед детьми возвращение Федора.
— Нет-нет, я не пойду, — паниковал Федор. — Я так перед ними виноват.
— Но они ж твои дети, ты что, они все поймут, — уговаривала Клавдия.
— Ага, а последний раз, помнишь?
— Я с ними потом все выяснила. Они тебя любят, — соврала Клавдия.
— Не, давай постепенно. Только не сегодня…
— Ну куда еще тянуть? — не соглашалась Клавдия, которой хотелось побыстрее разрубить хоть этот узел.
— Не-не, я завтра позвоню, поговорю с Максом. А потом поговорю с Ленкой…
И тут они услышали из другого темного угла сдавленное хихиканье.
Клавдия вскочила так, словно под ногами у нее была гадюка.
— Кто там?! Кто это?!
— Кто здесь? — закричал и Федор.
Хихиканье перешло в громкий смех, и из темноты вывалилась девушка, которую всеми силами пытался удержать Макс.
После взаимных неловкостей и клятв в приличном поведении, выяснилось, что первыми этот уголок облюбовали Максим и Маша, с которой сын как раз и собирался познакомить мать.
— Ну я ж тебе говорил, ты помнишь?
Словом, отступать было некуда.
Этой ночью Федор ночевал дома.
Уже когда дети спали, а взрослые, устав от любовных ласк, лежали в обнимку, отдаваясь наступающему мирному сну, Федор вдруг встрепенулся, вскочил с кровати и бросился вон из квартиры.