Привычка выживать
Шрифт:
На кухне, как-то негласно ставшей центром всех встреч, никого не оказывается. Энорабия открывает холодильник, достает холодное мясо и сок. Она не чувствует голода, но точно знает, что сегодня может позволить себе излишества хотя бы в еде. Слова, которыми она разбрасывалась направо и налево, забрали у нее почти всю энергию, оставив ее опустошенной. Пустоту нужно чем-то заполнять – и что, если это всего лишь еда?
Энорабия хорошо ориентируется в темноте, ставит на стол тарелку с мясом, сок, думает какое-то время, нужно ли мясо разогреть, потом тянется к ножу с вилкой, но берет в руки лишь нож, который со снайперской легкостью запускает прямо в голову неподвижной
– Эй! – громко восклицает Гейл. – Ты могла убить меня! Здесь же темно…
– Поэтому я и не попала, - резонно замечает Энорабия, и включает маленькую лампочку, которая дает больше теней, чем света. – Что ты здесь делаешь? – интересуется хмуро. Гейл, с которым она знакома лишь заочно, неопределенно разводит руками в сторону и чуть покачивается. – Ты пьян.
– Нет, - заявляет тот. – Не совсем, - исправляется неловко, а затем, забыв про нож и вражду между ними двумя, садится за стол и ловко пододвигает чужую тарелку с чужой едой ближе к себе.
Обычно второй раз Энорабия не промахивается, но пьяным красавчикам иногда везет дважды. Конечно, то, что он уклоняется, не является обычным везением, но Энорабии плевать на детали.
– Что ты тут делаешь? – спрашивает она невежливо, доставая вторую тарелку и второй комплект приборов.
– Пью, - ухмыляется Гейл. – Теперь еще и закусываю.
От его паршивого чувства юмора клонит в сон. Но Гейл не пытается сделать из себя хорошего шута, он медлит, и развернуто отвечает, что после многочисленных споров, доходящих почти что до драки, сумел договориться и выбить для себя один из этажей. В конце концов, он – родственник победительницы Голодных Игр, которая стала символом революции, покончила жизнь самоубийством, а затем умудрилась воскреснуть.
– Она все еще винит меня в том, что я помог в создании тех бомб. Она называет меня предателем и швыряет в меня тяжелые вазы, - делится наболевшим новый символ революции, пока Энорабия флегматично пережевывает мясо.
– Ты еще поплачь, - предлагает с издевкой. – От меня можно дождаться сочувствия только так.
– Они ведь не вместе? – внезапно спрашивает Гейл, игнорируя собеседницу. – Пит и Китнисс?
Энорабия едва ли не хватается за голову. Этот день и прежде мог сражаться за звание худшего дня ее жизни, но теперь он получает эту награду вне конкуренции. Диалога у них не получается, они лишь обмениваются вопросами, ответы на которые практически не являются ответами. Энорабия узнает, что Гейл не общался все это время с Бити, что новости о том, что Эвердин жива, Гейл получил не от Бити, а от доктора Аврелия, причем он мог получить их гораздо раньше, если бы Капитолий не заставлял его мелькать на экранах страны, взывая к единению.
– Я приехал сюда, чтобы узнать про шоу. И про то, что встретиться с Китнисс мне не светит в ближайшие три месяца, потому что для всей страны она все еще мертва, - качает головой. – Во что вы опять ввязались? – спрашивает совершенно адекватно, но Энорабия лишь пожимает плечом. – Я не верю тебе, ты не веришь мне, - говорит Гейл как-то отчужденно. – Идеальные отношения для обмена информацией, как думаешь? Кстати, нас не представили, - протягивает ей через весь стол руку. – Гейл Хоторн.
Энорабия представляется в ответ, но на предложение о рукопожатии лишь закатывает глаза.
– Чего ты хочешь?
– Ты знаешь о том, как дела обстоят в твоем родном втором дистрикте? – ответ отрицательный. – Я так и думал. У Капитолия на всех вас есть какие-то планы. Я в эти планы не вписываюсь, поэтому меня держали во втором дистрикте. Я
– Я вижу, как ты расстроился, - фыркает Энорабия.
– Я вижу, как тебе интересно, - парирует Гейл. – Ты должна понять, что все это время меня всеми силами отвлекали от того, что творится здесь. Так что здесь творится? Китнисс сама на себя не похожа, Пэйлор бесится по малейшему поводу, чертов Плутарх хитрит и увиливает от ответов, Бити загружен какими-то срочными проектами, а вас всех собирают здесь, подкрашивают и откармливают – для чего?
– Для шоу, - заявляет Энорабия. – Чем я могу тебе помочь? – начинает злиться. – И скажи, почему я должна тебе помогать? И почему ты вдруг так резко протрезвел?
Гейл игнорирует большинство ее вопросов.
– В твоем дистрикте есть те, кто будет продолжать убивать во имя Сноу. Они получают оружие, одежду, еду по закрытым каналам, которые мы не можем отследить, и получают все это, по-видимому, из Капитолия. Неужели это не очевидно?
– Неужели не очевидно то, мой мальчик, что даже после революции вся капитолийская верхушка осталась у власти, а драгоценную Пэйлор окружает стая старых волков? Я знаю, ты один из тех, кто готов был бросаться в бой с киркой, веря в светлое будущее, и тебе повезло это будущее увидеть. Но скажи мне, насколько оно светлое?
Гейл молчит. С каким-то стыдом он вспоминает все, что говорил Китнисс перед Квартальной бойней. Тогда он еще надеялся. Он и сейчас надеется, но он ведь уже не тот юнец, который горбатился в шахтах, почти не видя белого света. Он принял активное участие в войне. Так почему же он ничего не может возразить ей, сидящей напротив, молчащей и смотрящей так внимательно? Он презирал ее, когда-то. Он видел ее на Арене, он знает, что и сейчас эта машина для убийств остается машиной для убийств. Но почему он полез к ней со своими вопросами? Зачем он вообще прибыл в Капитолий, окрыленный новостью о том, что Китнисс жива?
Ах да, конечно.
Всегда все дело в Китнисс.
– Иди спать, - внезапно отвлекает его от самоедства Энорабия. – Ты пьян (кажется), ты устал, твоя любимая девушка считает тебя предателем и винит тебя в смерти твоей сестры, вверенный тебе Дистрикт продолжает восставать против тебя, в Капитолии тебе никто не рад…
– Черт, ты умеешь ободрить, - Гейл фыркает и отставляет пустую тарелку.
– О, через мои ободрения прошло так много подростков, - Энорабия отрезает маленький кусок мяса, хотя, со своими-то зубами могла бы вообще не париться, а есть целиком, - большая часть из них умерла на Арене, но не в этом суть, - она ухмыляется. – Капитолий взвалил на тебя непосильную ношу, потому что, как ни крути, ты – ребенок, - Гейл смотрит на нее с неприязнью. – Сколько тебе лет? – спрашивает бесстрашная вторая. – Восемнадцать? Пусть даже двадцать, пусть даже за твоей спиной целая жизнь, полная решенных и нерешенных проблем, тебе нужен отдых. Могу одолжить тебе на время своего массажиста. Иногда он творит чудеса.