Признания Ната Тернера

Стайрон Уильям

Но как ни необходимо на тот момент было привлекать к делу молодых нетерпеливых негров, столь же важно было защищаться от предательства. Что до убийц, горячих, истинных адептов — таких я к середине лета насчитывал две дюжины: неколебимых, жестоковыйных, отчаянных молодых людей, вокруг которых сплотятся другие негры, когда мы пойдем прочесывать окрестности. Под страхом смерти каждый из них поклялся строго блюсти тайну. У меня была возможность переговорить с каждым из них с глазу на глаз — то за рынком, то в лесном укры-вище, куда по воскресеньям иногда приводил их Сэм или Нельсон. Рвение этих пахарей, свинарей и лесорубов меня поражало: идея свободы захватывала и воспламеняла их сердца, а ожидание долгого опасного путешествия вызывало дрожь нетерпения. Для них угроза смерти за предательство казалась ненужной фигурой речи, настолько радостна им была перспектива скорой кровавой страды; никогда и никому они и так не выдали бы тайну своего счастья (вот

разве что ненароком, чего я как раз и боялся). С этими было все в порядке: свои люди, и надежно повязаны. В постоянной надсадной тревоге меня главным образом держала не боязнь предательства среди верных, а тревожное ожидание: как бы случайное словцо, нечаянная оговорка не навела на мое великое лукавоу-хищрение взгляд какого-нибудь хорька-лизоблюда из дворовых негров, который тут же, заламывая руки и обливаясь потом страстного рвения, побежит с ябедой к “старому маса” или “старой мисси”. И в результате как бы ни был я до глубины души тронут тем, что были ведь все же негры, оказывается, настолько гордые и непокорные, чтобы душу и тело поставить на кон в азарте схватки за свободу, в моей гордости за них была и примесь горечи — как оттого, что не один я такой бестрепетный, так и потому, что я понимал, сколь много имеется негров другого сорта — тех, кто за зубок табаку, за пару рыболовных крючков или фунт вареного мяса готовы все выболтать, продать собственную мамашу. Тем летом я жил с одним из таких в комнатке при конюшне миссис Уайтхед бок о бок — то был некто Хаббард, толстый, коричневый и слащавый, как жаба в шоколаде; едва протискивая в двери свои жирные ляжки, языком он был в каждой бочке затычка, и при легчайшем намеке, малейшем сполохе неблагопристойности событий он, конечно же, сразу побежал бы докладывать мисс Кати. Подобные этому Хаббарду негры попадались в нашем округе повсюду, соседствуя и создавая ближайшее окружение моим людям, вот почему я не мог ни спать спокойно, ни чувствовать под ногами твердую почву — погряз я в глубоком болоте, и не на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня.

Однако, по мере того, как теплые деньки в запахах скошенной травы и сохнущего сена катились один за другим и лето близилось к зениту, я все более уверялся в успехе. Насколько можно было судить об этом, тайну никто не выдавал; и белые, и негры вели себя как обычно: строили сараи, косили, убирали кукурузу и хлопок, заготавливали лес, мастерили колеса и делали деньги. В конце срока моего найма у миссис Уайтхед — в то “миссионерское воскресенье”, что я успел уже описать, — я ухитрился собрать ближайших своих подручных в церкви на службе, которую вел Ричард Уайтхед. После службы мы устроили совещание, расположившись у ручья, покуда белые занимались на кладбище похоронами (хоронили какого-то умершего от оспы ребенка; из тех последних счастливцев, подумалось мне в тот момент, кого Господь избавил от грядущих ужасов), и там у меня появилась, наконец, возможность поделиться с окружением окончательными планами кампании.

Я долго обдумывал тактику выступления и пришел к выводу, что собирать все силы в одном месте было бы не только невыгодно, но и совершенно невозможно: внезапно скопившиеся вместе в таком количестве негры, разумеется, сразу же привлекут к себе внимание и возбудят тревогу. Нет, моя атака должна прирастать в мощи и инерции по ходу продвижения, должна как снежный ком набирать живую силу по мере того, как к ударной головной группе (то есть ко мне и моей четверке верных) станут по одному присоединяться бойцы, которые наготове там и сям будут ждать в разных усадьбах, по которым пройдет наш извилистый путь на Иерусалим. Стало быть, каждый из более четырех десятков негров, что очертя голову решились пойти за мной, “проклюнется” при нашем появлении в усадьбе — ожидая там, где ему и без того положено находиться, — и тут же обратит оружие против своего хозяина; затем этот мой новый чудный черный соковник, приняв участие в кровопролитии, отправится с нами к следующей нашей цели, где ждет еще один черный убийца, а то и несколько таковых. Описанная схема требовала согласования по времени и тесного взаимодействия; с этою целью я обязал каждого из четверки верных часто сообщаться и подробно инструктировать “эскадрон” из пяти или шести подопечных, — он должен все время держать связь со своим малым войском в течение остающихся до судьбоносного понедельника в августе нескольких недель и непрестанно требовать от подчиненных, во-первых, секретности, а во-вторых — того, чтобы они сидели по местам наготове. Я рассчитал, что если все пойдет хорошо, то с момента первого полночного удара у Тревиса и до захвата арсенала в Иерусалиме должно пройти не более тридцати шести часов.

А я чувствовал, что все пойдет как надо.

В то воскресенье, распустив после молитвы соковников, я заметил, что дух мой полон странного восторга и предвкушения неминуемой славной победы. Я знал, что дело мое правое и, как таковое, должно преодолеть на своем пути все препятствия, все тяготы, все суровые

перемены фортуны. Я знал также, что благородство целей моего служения не останется незамеченным среди самых робких и забитых из негров, и предвидел легионы черных воинов, повсюду поднимающихся, чтобы присоединиться ко мне. Черное ополчение по всему Югу, по всей Америке! Святое черное Господне воинство!

Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои — брани,

Милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой..

Тут, правда, как раз когда я должен был уже уходить от миссис Уайтхед и возвращаться к Тревису, произошел пугающий и, надо сказать, совершенно неожиданный случай, который по всем признакам должен был возбудить в массе белого населения такую враждебность и недоверие к неграм, что я испугался за всю свою миссию, сочтя ее поставленной под угрозу, если уже не рухнувшей загодя.

Происшествие имело касательство к Биллу, напарнику Сэма по рабскому жительству в имении Натаниэля Френсиса. Подвергаясь очередному избиению со стороны хозяина, Билл вдруг сорвался и сделал то, что для негра считается серьезнейшим преступлением: дал Френсису сдачи. Более того, он так сильно ударил Френсиса (какой-то палкой, выдернутой из кучи хвороста в сарае), что сломал хозяину левую руку в двух местах. Засим Билл удрал в лес, и его стали искать. Эпизод этот, едва я о нем услышал, возбудил во мне смешанные чувства. Я чувствовал определенное облегчение оттого, что Билл сбежал. Я опасался его безумия, его маниакальной, на всех и каждого направленной ненависти, и я вовсе не хотел, чтобы он имел что-либо общее с моим истребительным походом, — я чувствовал, что не смогу с ним совладать, не смогу направлять его. Знал я и то, что он одержим мечтой насиловать белых женщин, а этого позволить я никак не мог. То, что он напал на Френсиса и сбежал — ох, хоть бы уж навсегда! — решало пусть второстепенную, но застарелую и мучительную для меня проблему. Но вместе с тем я испугался. Ибо выплески насилия вроде этого — пусть понятного и самим хозяином спровоцированного, да и нельзя сказать чтобы неслыханного по масштабам — все же случались редко, а когда происходили, то порождали в народе такую оторопь, что на всех негров сразу падала черная тень подозрения. Сразу начинал распространяться один и тот же слух: Эти чертовы ниггеры уже распускают руки! Я очень боялся, что, если такого рода настроения возобладают, в атмосфере всеобщего недоверия мои негры могут пасть духом и утратить решимость или — еще того хуже — под напором этого нового давления каким-нибудь образом выдадут нашу тайну.

Как и в других домах по соседству, в усадьбе миссис Уайтхед, когда там узнали о выходке Билла, поднялась страшная суматоха. В пятницу около полудня я как раз запрягал коляску, чтобы везти мисс Маргарет к ее подружке, жившей ближе к городу (там она должна была провести уикенд), как вдруг с некоторой торжественностью прибыли двое белых верхами, все увешанные саблями и ружьями. Они собирали народ в погоню за черным мерзавцем, и один из верховых, не покидая седла, позвал Ричарда:

К оружию, пастырь, — вскричал он, — труба зовет!

На дворе от потных, топчущихся лошадей поднялись

тучи пыли; другой всадник сидел уже как-то косо и глядел с застывшей ухмылкой, прежде времени пьяный от виски и предвкушения погони.

А если что, — подал голос он, — так ведь того ниггера не грех и пристрелить!

Гляжу, Ричард пошел в дом. Что-то было несуразное в том, чтобы этот нервный и утонченный Божий человек преследовал по болотам придурковатого, безоружного чернокожего беглеца, но тем не менее вскоре он вышел на крыльцо с фузеей и пистолетом, в лихо, по-мальчишески заломленной кожаной охотничьей кепи; его губы были мстительно сжаты. Один из негров подвел ему оседланного жирного мерина. Провожая сына нежным встревоженным взглядом, мисс Кати сжимала рукою руку, и в ее голосе звучала мольба:

Ради всего святого, будь осторожен, мой мальчик! Чернокожий в таком состоянии — все равно что бешеная собака!

И вот уже трое замужних сестер мисс Маргарет, только что прибывших с летним визитом, выбежали из дому в легких клетчатых юбках, с которыми сразу начал резвиться ветер; они тоже принялись уговаривать братца беречь себя, а когда он вскарабкался на свое быкоподобное боевое тягло, они подняли вокруг него настоящий писк и визг.

Смотри, осторожнее, мальчик мой! — не унималась мисс Кати, повиснув у него на руке.

Тут еще трое внучат мал мала меньше высыпали из кухонной двери помахать на прощанье дяде, и в тот же миг воплощенной нелепостью, а может быть, предвестием окончательного охолощения черного народа, виляя женскими покатыми бедрами, выкатился чудовищный дворовый негр Хаббард, чтобы добавить и своих благословений в общий хор напутствий и пожеланий успеха.

Вы уж, уф-уф, осторожнее там, маса Ричард, — раздалось его неразборчивое, но явно льстивое бормотанье, хриплым эхом повторяющее прощальные слова самой мисс Кати. — Этот Билл — сволочь первостатейная, уж я-то знаю! Чисто бешеная собака, что верно, то верно!