Признаю себя виновным...
Шрифт:
— Мой долг, — ответила учительница с достоинством, — просвещать людей и разоблачать ложь… Люди в вашем возрасте находят себе лучшее применение… Многие работают….
Шейх, казалось, не слушал ее. Поглядывая из-под косматых бровей жгущими ненавистью глазами, он продолжал твердить свое:
— Я никогда не портил вам жизнь, не вмешивался в ваши дела. Как никак, вы дочь правоверного мусульманина, и если я даже знаю о тебе и твоем муже, — он с вызовом посмотрел на Сурайе, — кое-что такое…
— Ты что — угрожаешь? — Сурайе презрительно взглянула на старика. — Да как ты смеешь клеветать на честных людей! Что, что ты можешь сказать плохого о нашей семье? С какой стати ты преследуешь меня по пятам?!
Шейх не то действительно испугался, не то притворился испуганным. Он спрятал голову в плечи и стал кланяться.
— Я… я… — повторял он униженно, — просто так… Думал вызвать вашу жалость к моим сединам и несчастному моему положению.
— Вы должны прекратить знахарскую практику, — серьезно сказала Сурайе. — Советский закон преследует… — Сурайе осеклась. Она заметила, что старик состроил ехиднейшую улыбочку. Сохраняя приниженную позу, он смотрел на нее с наглостью шантажиста, вымогателя… — Идите своей дорогой! — вспыхнув, проговорила Сурайе. — Что вам, наконец, от меня надо? — и, резко отвернувшись. Сурайе быстро пошла дальше.
Но старик не сразу отстал. Еще с минуту он трусил мелкой рысцой рядом с ней, как бы желая привлечь к этой сцене внимание прохожих. При этом он продолжал канючить:
— Преследуешь и мучишь стариков, не даешь жить честным людям, не даешь спокойно проглотить кусок заработанной молитвой лепешки. Лучше бы следила как следует за своим мужем, чтобы он не сбивал с пути молодых женщин, не бегал по всему кишлаку за чужой юбкой!..
— Что?! Что ты сказал?! — В глазах Сурайе помутилось. Она протянула руку, чтобы схватить шейха, но рука поймала воздух. Шейх удирал со всех ног. Ей показалось, что он хохочет.
Пройдя несколько шагов, Сурайе увидела у дувала большой запыленный валун и, держась рукой за дерево, опустилась на него.
Не успела она обдумать происшедшее и придти в себя, как ее окликнул женский голос:
— Сурайе-хон! Что это с вами?
Подняв глаза, учительница встретилась с внимательным взглядом по городскому одетой русской женщины средних лет.
— Вы, кажется, меня не узнаете? — говорившая улыбнулась. — А я как раз подумала, что вы, наверное…
Сурайе поспешно поднялась и, заставив себя улыбнуться, протянула руку:
— Здравствуйте, доктор. Простите мою рассеянность… Но вы, кажется, видели, — она показала на удаляющуюся фигуру старика, — этот деятель минут десять терзал меня, добивался… Но это потом. Я ищу вас. Мать моей ученицы Гульмох больна и, видимо, тяжело…
— Вот совпадение! А я, представьте, из вашего дома. Ваша родственница или гостья, не знаю…
— Зайнаб? Это инспектор облоно, она у нас остановилась… Но что с ней? Она заболела? Я ничего об этом не знала. Утром мы с ней не виделись. Я рано ушла из дома.
— Как вам сказать… Небольшой невроз сердца, переутомление, следы бессонницы… Я дала ей капель… Нет, нет, вы напрасно волнуетесь. — Она заметила, как побледнела Сурайе. — К вечеру ваша гостья придет в себя. Но вот вы… Зайдите как-нибудь в наш кабинет. Надо следить за своим здоровьем.
Сурайе был неприятен этот разговор. Она резко сменила тему.
— Вот, видите, переулок… За чинаром дом с толевой крышей. Я сейчас оттуда. Боюсь, что у хозяйки этого дома тиф или еще что-нибудь подобное. Страшный жар. И лихорадит… Представьте, я застала у нее шейха! Бог знает, что у нас творится! До сих пор практикуют знахари, шейхи… До сих пор в ходу заклинания, «аласы»!
Собеседница Сурайе нетерпеливо дернула плечом.
— Уж не находите ли вы, что мне следует оставить лечение людей и заняться агитацией?… Вы правы, конечно, — продолжала она с возрастающей обидой, — санитарное просвещение поставлено у вас из рук вон плохо, но для этого у меня нет ни времени, ни помощников, — она со значением посмотрела в глаза Сурайе. — Не кажется ли вам, что агитацию мне пришлось бы начать прежде всего в домах нашей интеллигенции. Ну, вот, хотя бы в вашем доме…
«Что она хочет этим сказать?» — напряженно думала Сурайе, и краска залила ее щеки.
— Я не понимаю о чем вы, доктор? В нашем доме всегда поддерживается безукоризненная чистота. Шейхи к нам не ходят…
— Так-то, так, — это было сказано весьма многозначительно, — но… но я хотела бы обратить ваше внимание на известное нарушение приличий… Впрочем, меня это не касается, — с этими словами собеседница бросила на Сурайе сочувственный взгляд и стала прощаться. — Мне пора к больной… Да и вы тоже спешите… Всего вам доброго!
Сурайе не нашла в себе сил ответить. Какой-то комок перехватил ее дыхание. Она круто повернула и, все ускоряя шаг, направилась к дому.
Глава 4.
Ты в людях цени только нрав благородный,
Не льстись на красу, не пленяйся нарядом.
Лишь знаньем высоким достигни главенства
Над всеми, с тобою сидящими рядом.
Носир Хисроу.
Случалось ли Зайнаб когда-либо проводить бессонные ночи? Одной? Бессонные ночи, отданные не любимому, а мыслям?
Она даже не знала, что весенняя ночь — вовсе не ночь. До утра, до того часа, в который она привыкла пробуждаться, оставалось еще несколько часов, но в комнату уже проник свет, можно было читать, и она уже несколько раз прочитала стихи. Прочитала, но, кажется, ничего не поняла… Вот почему-то в такую рань, ночью, щелкает бич пастуха и мычат коровы, — значит, уже утро? А в доме тишина. Через окно доносятся голоса женщин, идущих на работу — значит, утро? А ее маленькие золотые часики показывают пятнадцать минут шестого… До начала занятий еще далеко, ночь продолжается, бессонница, и полное одиночество, и необходимость думать…