Признаю себя виновным...
Шрифт:
Если бы ее сейчас опросили: может ли она пожаловаться на свою жизнь, на отношение мужа и детей, показывает ли Анвар, когда он дома, хоть чем-нибудь свое превосходство, напоминает ли разницу их положения в школе? Нет, сказала бы она, Анвар и ласков, и нежен… Во всяком случае он, если захочет, моментально становится ласковым и нежным. Он может даже пересилить себя: стоит только попросить его посидеть вечером дома, вместо того, чтобы пойти к друзьям играть в шахматы, и он тут же соглашается. Конечно, Сурайе не злоупотребляет такими просьбами. Мужчина на десятом году женитьбы это ведь не влюбленный юноша. Если теребить слишком часто нити любви, они могут и порваться. А все-таки… Ах, не стоит об этом думать, всё это мелочи. Анвар честный и хороший человек. Он не пьяница, не игрок. Никогда не замечала Сурайе, чтобы он заглядывался на других женщин. Нет-нет, он трудолюбивый человек и семьянин. Так почему же лезут эти мысли в голову?
Есть у Анвара черта характера, которая всегда беспокоила, а сейчас почему-то особенно беспокоит Сурайе: уж очень он простодушен и доверчив. Он бывал обманут, и не раз. Попадался в разные ловушки, вынужден был расплачиваться за излишнюю доверчивость. Но это не сделало его благоразумнее. Слишком легко забывает он неприятности и невзгоды. Верит людям и считает, что без веры в людей жить нельзя. В этом он прав, — людей надо любить, но не мешает и трезвая оценка каждого из них! Вспомнить хотя бы то, что произошло с Мухтаром; хорошо еще, что теперь этот человек отошел от них, не напоминает о себе. Но бог с ним, с Мухтаром. Сейчас речь не о нем.
Странное дело — в мужчинах так долго сохраняется мальчишество. Как Анвар прыгал и скакал сегодня с детьми! Как кружил ее! Это приятно и забавно, но не пора ли стать солидным…
Сурайе улыбнулась, вспомнив отца Анвара. Покойный хафиз[5] Салимджон был так же простодушен и мягок. До самой смерти он не упускал случая побалагурить, пошутить, подразнить соседей и своих близких. А если бы не болели у него ноги, наверное, пустился бы в пляс при первых звуках музыки. Салимджон говорил: «Веселый человек — душа народа!» Что ж, у Салимджона не было такой ответственности перед людьми и перед детьми людей. Салимджон был хозяином своего времени и своего поведения. Иное дело директор школы. Анвару следовало бы помнить, что народ ценит в руководителе важность. Конечно, приятно видеть мужа молодым, как юноша, но…
Тут Сурайе весело расхохоталась и огляделась, не видит ли ее кто-нибудь: странно, если женщина смеется в одиночестве. А расхохоталась она потому, что вообразила себе важного, солидного, бородатого Анвара. Нет, бороду он отрастит разве только, если попадет в тюрьму… И она опять рассмеялась, но тут же воскликнула про себя: чур-чур-чур! и постаралась думать о другом.
Но что-то все-таки не давало ей покоя. Что? Ах, наверное, эта история, которая произошла недавно с ее подругой Савсан-джон. Какая она была радостная и счастливая, как беззаботно жила и как ей всё легко давалось! Ей все завидовали. А сейчас?.. Как жаль ее! Почему же так случилось? Савсан-джон разошлась со своим мужем Умаром, а ведь он был для нее всем. Помнится, не только перед ней, близкой подругой, нет, везде и всюду Савсан расхваливала своего мужа: он и верен, и постоянен, и честен, и любит-то он только ее… Она даже не знает, что это за чувство такое, ревность… Уж не было ли в этом постоянном перехваливании мужа желания отгородиться от возникающих в душе подозрений?
Сурайе помнит такой случай: Савсан-джон и Умар приезжали к ним погостить. Как они были нежны друг с другом, как внимательны и вежливы! Но вот, однажды, когда Сурайе и Анвар отправились в школу и гости остались одни, Сурайе, забыв что-то, невзначай вернулась. Какая-то женщина в комнате гостей резким и неприятным голосом упрекала Умара, перечисляла женские имена… Лишь подойдя ближе, Сурайе поняла: да ведь это искаженный ревностью голос ее подруги! Умар только говорил: «Успокойся! Перестань! Всё это выдумки!» И вдруг Савсан визгливо крикнула: «А какими глазами ты смотришь на Сурайе?! Зачем только мы сюда приехали…»
Сурайе не вошла в дом. Ей стало мучительно стыдно за подругу. Конечно, она ничего не сказала ей. Но разве не удивительно, что есть такие люди: ведь в тот же вечер они были милы, спокойны, нежны друг с другом…
Да, это было хорошим уроком. Сурайе сделала для себя вывод: ревность не только признак любви, ревность мелка, надоедлива и часто слепа.
И вот теперь Савсан пишет… Строки ее письма мечутся из стороны в сторону. Многие слова невозможно разобрать: «Умара сбила с пути, закружила ему голову моя же подруга. Ты ее, кажется, не знаешь. Это Латофат (провалиться бы ей!). Она работала машинисткой в том же учреждении, где и Умар. Как я только могла не заметить их отношений! Всех кругом ревновала, следила даже за его посетительницами, а машинистку, свою собственную подругу не углядела. Мир померк в моих глазах, когда я узнала об этом. Что мне делать?! Милая, милая Сурайе-джон! Построй вокруг Анвара такой дувал[6], чтобы через него не мог заглянуть ни один женский глаз. Держи его в руках…»
Там было еще много жалоб и слез, в этом письме. Сердце сжимается, когда думаешь о такой беде. Бедная Савсан! Но если следовать ее советам-, если превратить жизнь Анвара в сплошной скандал, если без конца мучить его подозрениями — еще скорее вызовешь его интерес к другим женщинам: кто не захочет поискать более спокойную и доверчивую? Да и можно ли жить с человеком, всё время его подозревая? Некоторые, действительно, представляют себе брак только как непрерывную борьбу за власть в доме, за свое превосходство. Нет, у них с Анваром этого никогда не будет.
Но странно устроено сердце женщины. Оно трудно подчиняется разуму. Вот ведь как хорошо рассуждает Сурайе, а в то же время ей уже досадно, что она не взяла с собой зеркальце: хочется взглянуть, правда ли помогает крем «Метаморфоза», о котором в рекламе сказано, что он смягчает кожу лица и молодит женщину. Сурайе не ревнива и умна. Но разве не видит она, что Анвар не то чтобы меньше ее любил или стал к ней равнодушен, но уже заметна в нем размеренность любви. И кажется иногда, что любит он в ней уже не женщину, а только мать его детей, хозяйку дома, товарища по работе, честного, умного и аккуратного человека. Стоит только немного позднее обычного приготовить обед, — и любви уже меньше.
«Ну-ну-ну, всё это глупости! — сказала себе Сурайе. — Вот они бегут ко мне — Анвар, Мухаббат, Ганиджон. Они ведь ко мне бегут, и ни к кому другому не побегут с такими радостными лицами… Родненькие мои!»
Сурайе поднялась и пошла к ним навстречу, охваченная чувством нежности.
Сердце ее билось в такт словам: «Нет, нет, что бы ни случилось в жизни, кто бы ни пришел сюда, мой Анвар-джон, мой честный и верный муж никогда не отвернется от меня. Никогда, никогда, никогда!»
И как бы в подтверждение этих мыслей, Анвар, подойдя к ней, наклонил ее голову и нежно прикоснулся губами к ямке на шее: любимое его место… Она крепко обняла мужа.
Глава 2.
Слова, которые пошли с делами врозь
И жизнь в которые вдохнуть не удалось, —
На дыню „дастамбу“ похожи, как ни грустно:
Она — красавица — душиста, но безвкусна…
Носир Хисроу.
Солнце уже стояло над головой, когда они вернулись в кишлак. Анвар нес мешок с мятой, лебедой и травой джаг-джаг. Сурайе, раскрасневшаяся, обожженная солнцем, перебросила через плечо цветастый паласик: вид у нее был совсем как у курортницы, возвращающейся с прогулки.