Призовая охота
Шрифт:
Я резко обернулся, не слыша, но чувствуя за спиной какое-то изменение ситуации. При первом беглом взгляде мне показалось, что вроде бы ничего не изменилось. «Расписной» или уже простился с этим светом, или намеревался сделать это, находясь в глубокой коме. Первый, что лез на меня с бритвой, получив удар коленом в висок, а потом, при падении навзничь, кажется, еще и ударился затылком об острый угол «шконки», в себя еще не пришел. Его неимоверных размеров нос отчего-то кровоточил, хотя по нему я не бил. Наверное, давление у парня неважное. Но он был жив, как показывало дыхание. И ладно, пусть живет и знает, что вырвался из лап Смерти. Пусть хвастается этим. Я не всегда бываю кровожадным.
Бритва...
Бритвы
Я вздохнул и, пользуясь тем, что нахожусь в двух с лишним метрах от вооруженного бандита, к тому же лежащего, привалившись спиной к стенке между «шконками», рискнул и наклонился, чтобы надеть сапоги. Я подставлялся, готовый встретить атаку. Но носатый бандит атаковать не собирался. Он намеревался ждать момента, когда я совсем расслаблюсь, и сам предложу ему свое горло для незамысловатой хирургической операции. Значит, еще и трус ко всему прочему. Но это его проблемы. Я же свои проблемы решаю сам. Обулся и дал пинка под основание его великолепного носа. Я знаю, какая боль возникает от такого удара. Бандит взвыл и попытался двумя руками прикрыть лицо, но в руке у него была зажата бритва, и он сразу располосовал себе лицо сверху донизу. И хорошо, что сделал это сам.
Я намеревался было нанести второй удар, теперь пяткой в лоб, чтобы отключить его, но тут заскрипел замок в двери, она торопливо распахнулась и вошли два давешних охранника.
– Кого опять убивают? – лениво спросил первый, широко позевывая пастью с гнилыми зубами. Вообще-то такую пасть лучше держать закрытой даже в СИЗО. А то появляется желание закрыть ее кулаком. Но я сдержался. Я умею себя вовремя останавливать.
Второй, видимо, уже понял, что произошло совсем не то, что должно произойти, и молча смотрел на меня.
– Вон с тем носатым осторожнее, – сказал я. – У него бритва в руках.
– А его-то кто располосовал, если бритва у него? – поинтересовался второй охранник.
– Сам себя и располосовал. Я эту бритву в руки не брал. Можете отпечатки проверить. Смотрите, чтобы он вас не располосовал.
Я соблюдал вежливость и разговаривал строго на «вы».
– Похоже, мы «попали»... – чуть не плача сказал первый, что совсем не вязалось с его манерой обращения со мной. Забирая бритву у носатого и рассматривая рану на его лице, он убедился, что она была глубокой, до кости.
Двум другим помощь, кажется, уже не требовалась.
– Что, теперь и заплатить некому, и со службы погонят? – спросил я.
Глава шестая
Когда все закончилось и я остался в камере один, меня перевели в другую. Логики я не понял, но она, логика, всегда кончается там, где пытаются заработать «вертухаи». А когда это у них срывается, они приходят в недоумение. Хотя голову полностью тоже не теряют и о своей безопасности думают.
Так, уже в новой камере, рассчитанной на двоих, но не занятой соседом, перед тем как закрыть дверь, «вертухай» с гнилой пастью предупредил меня:
– Тебе, капитан, нужно обвинение в двойном убийстве?
– Оставьте его себе.
– Тогда забудь, что там произошло, и помни, что тебя сразу в эту камеру доставили. Завтра на допросе не заикнись. Иначе одиночка для тебя кончится и попадешь в общую камеру, где сидят одни «чурки». Против тридцати рыл ты уже ничего сделать не сможешь. С бритвой или без бритвы. А они уже просили, чтобы тебя в общую камеру поместили. Уловил, капитан?
– Уловил. А как за трупы отчитываться будете?
– Это не твое дело. Мало ли что «чурки» друг с другом не поделили... Ты свое помни: ты в камере спал. А в девять ноль-ноль тебе на допрос. Проснись и умыться не забудь. Умывальник у тебя персональный, и параша тоже. Соблюдай гигиену.
– Вы тоже, – прозрачно намекнул я на то, что зубы чистить все же иногда полезно.
– Ты о чем?
– Не забывайте, что я из камеры не выходил...
Это, в общем-то, было в моих интересах, и возражать против такого проявления глобального гуманизма я не мог. Оказывается, гуманисты даже в СИЗО работают. Скоро здесь, наверное, возьмут в штат и правозащитников. Конечно, как я понимаю, все правозащитники будут защищать только кавказцев. Так уж у нас повелось и такие установки идут сверху. Но мы сами из себя левозащитников сделаем. Левозащитник – это, как я понимаю, не тот, который налево ходит, а тот, кто левой стороной груди, сердцем то есть, ситуацию ощущает... С этими мыслями я уснул, сразу успокоившись после недавнего происшествия в первой камере, где я, оказывается, и не был. Опасения, что я не услышу, как кто-то ко мне входит, у меня не возникло. Замок был слишком «музыкальным», смазкой для него в СИЗО, как я думаю, пользоваться не научились. Можно было спать спокойно...
Проснулся я, естественно, задолго до назначенного часа, успел умыться и посидеть в раздумье, слушая, как шумят где-то заключенные, как звякают ключи в загребущих лапах «вертухаев», как грохают по металлическому настилу башмаки, лишенные шнурков. Где-то, кажется, повели заключенных на прогулку. Именно так я понял ситуацию со множественным одновременным совмещением голосов. Потом голоса стали более возбужденными, кто-то что-то даже выкрикивал. И уже отчетливо стали различимы гортанные голоса и нерусская речь. Я понял, что заключенным стало известно, что в какой-то камере произошла резня. Никто в природе не знает, как работает «тюремное радио», но оно всегда работает быстро и четко, и вести по местам заключения распространяются очень быстро. Скорее всего, сами «вертухаи» их и разносят. Но я принципиально не хотел вникать в эти тонкости, потому что никоим образом не намеревался посвятить свою жизнь разглядыванию «неба в клеткочку». Примета нехорошая. А я, как всякий человек, часто встречавшийся со смертью, более того, как человек, который встречается с ней чаще других благодаря своей фамилии, в приметы верю.
Мне прогулку не обещали. Я где-то слышал, что на прогулки начинают выводить только после того, как в судебном порядке оформят арест. Но точно я этого не знал. Однако никто мне про прогулку словом не обмолвился, значит, выпускать меня за пределы камеры намеревались только для проведения допроса. И я пока развлекался прослушиванием всего того, что творилось за увесистой дверью моей камеры. Как ни странно, создавалось впечатление, что я нахожусь не в Москве, а где-то в СИЗО одной из кавказских республик. Слишком уж часто слышалась непонятная мне речь. И впечатление складывалось такое, что «вертухаи» здесь отъявленные полиглоты и знают, кроме родной речи, «фени» и естественных для них матюков, все языки народов бывшего СССР.
Утренняя кормежка приехала на скрипящей тележке. Не успев еще оголодать после домашней еды я, как человек, в пище неприхотливый, мог бы от этой баланды и отказаться, но я не стал. Баланду под присмотром конвоира выдавали не кавказцы, а таджики. Они вообще по природе своей любят пристраиваться поварами, это еще по армии известно. Пристроились и здесь. От кавказцев, опасаясь подвоха, я бы, может, баланду и не принял. Но едва я успел справиться с тарелкой то ли каши, то ли супа, как дверной замок подал голос. За мной пришли. Судя по всему, пора было на допрос...