Призрачно все...
Шрифт:
— Зря ты так, — постарался он выдавить улыбку. — Я к тебе отношусь по-доброму. Нежно, трепетно, даже возвышенно. Ты такой же человек, как и я. Как и все остальные.
— Аркадий Ильич, Аркадий… — озираясь на дверь палаты, вдруг затараторила Леночка. — Зачем вы прыгнули с такой высоты? Вы хотели… вы хотели… Себе доказать? Такую подушку организовать внизу — это ж надо соображать! Никаких предвестников не было… Я имею в виду — признаков такого поступка. Почему бы не посоветоваться?! Помогли бы наверняка.
— Кто? Уж не ты
— А хоть бы и я, — запальчиво прошептала Лена, поставив пакет ему на кровать и промокая глаза платочком. — Вы слепой истукан. Работаете, как кресалом в пещере первобытный … какой-нибудь. Считаете, что если вам все равно, то и другим наплевать на вас, да? Вы ж с людьми работаете. Доверять им надо! Вам плохо было с нами? Признайтесь, плохо, да? Почему вы решили уйти? Это накладывает на всех нас… не тень, не груз какой-то… Осадок оставляет в душах.
— Ни о чем таком я не задумывался, Ленок, — как можно шире, до боли в челюстях, улыбнулся Изместьев. — Просто хотелось проверить себя.
— Вы что, школьник-максималист? — она вдруг сложила руки на груди, словно отчитывающая нерадивого ученика преподавательница. — Все время требуется чего-то доказывать самому себе? Неужели время не лечит? Сами со стороны себя видели?
— Честно говоря, нет, — скривился он, слегка покраснев. — Не задавался такой целью. Здорово все переполошились из-за меня. Там, коллеги, друзья, родственники…
— Не то слово. Я, похоже, нервный тик заработала из-за вашего прыжка-полета. Видите, как щека у меня дергается, — она неожиданно склонилась над ним, он даже различил запах ее духов. — С этой стороны заметно?
Доктор зажмурился, словно пытаясь рассмотреть у себя внутри причину собственного столь поразительного равнодушия. Ему действительно все равно, почему он «сиганул» с высоты вниз своей башкой, слегка седеющей на висках; ему плевать, расплачется сейчас в порыве нахлынувших чувств перед ним его боевая подруга или, скрипя своими коралловыми зубками, выскочит в коридор. Ему по барабану!
Что он помнит из вчерашнего, позавчерашнего? Ну, решил прыгнуть, остроту испытать, поскольку все осточертело в этой жизни. А чтобы не так страшно было — побеспокоился о подушке. Что в этом удивительного? Все вполне объяснимо и понятно. Ему, по крайней мере.
Он позаботился или кто-то другой, какая разница?! Мир не без добрых людей. Важно, чтобы в трудную минуту кто-то пришел на помощь.
— Да вы совсем о другом думаете! — отскочила Леночка от него, замахав руками. — Или о другой. Конечно, кто я такая, чтобы на меня обращать внимание! Так, девушка из деревни, из глуши.
Боже, какие мы обидчивые! Как мы любим губешки-то надувать! Так и есть, направилась к выходу. Что бы такое душевное напоследок, вдогонку бросить?
— Из какой хоть деревни, скажи, девушка, — как можно доверительней
— В Кормилицах проведешь. Это название тебе о чем-нибудь говорит? — прозвучало за секунду до того, как дверь палаты захлопнулась.
Вместе с услышанным на доктора навалилась резкая сонливость. Он прикрыл веки и попытался унять невесть откуда появившееся сердцебиение.
Кормилицы… Кормилицы… Где он мог слышать этот географический термин? То, что слышал совсем недавно, в этом не было никаких сомнений. Надо попытаться вспомнить, надо попытаться. Словно в его мозг вставили ключ, подходивший к нему идеально, и повернули на пол-оборота. Но пол-оборота, как выяснилось, недостаточно для того, чтобы вспомнить все.
Сосредоточиться на сказанном только что ушедшей коллегой не получилось. Осторожно приоткрыв дверь, в палату проник сутулый невысокий мужчина в белом халате с худощавым лицом и близко посаженными глазами. В руках он держал увесистую спортивную сумку.
Какое-то время он стоял у дверей, внимательно разглядывая Изместьева. Потом улыбнулся, подошел к кровати и протянул руку:
— Вы помните меня, Аркадий Ильич? Я — Карл Клойтцер.
— Кто, простите? — Прищурился, пожав протянутую руку, Изместьев. Словно ему помешали расслышать сказанное, хотя в палате и в отделении в эту минуту царила полная тишина.
Сутулый долго рассматривал широко открытые глаза, немного бледное лицо Изместьева. Наконец, сделал заключение:
— Что ж, тем лучше.
— Чем лучше? — недоуменно переспросил доктор. — Прекратите говорить загадками, я не понимаю.
— Собирайтесь, Аркадий Ильич. — Сутулый поставил сумку на кровать рядом с сидевшим Аркадием, расстегнул на ней молнию. — Здесь спортивный костюм вашего размера.
— Но я никуда идти не собираюсь, — начал неуверенно Изместьев. — У меня курс реабилитации после падения…
Сутулый замер на пару секунд, чему-то усмехнулся про себя.
— Да знаю я все про вас. Реабилитация вам в принципе не нужна, во всяком случае, у господина Ворзонина — точно.
Доктор почесал затылок, махнул рукой и начал переодеваться.
Я разожгу его любовь!
У похорон не только свой цвет, но и свой неповторимый запах. Это запах хвои. Хвойная дорожка по асфальту до катафалка, и потом, вслед за процессией. Словно лес, сама природа шагнула за свою границу, нарушив ее единственный раз… Забрав у Ольги любовь, смысл, цель. Все на свете.
Только что начался сентябрь, школы распахнули свои двери для детворы, а Ольга хоронит сына. Тоже, кстати, школьника. Он должен был пойти в одиннадцатый. Но не пошел. Слишком большой, неподъемной для его неокрепшего организма оказалась доза наркотика, которую он вколол себе. И вот теперь лежит в гробу…