Призрачно все...
Шрифт:
Савелий так и останется школьником. Навсегда.
Кто ее одел в траур, кто все организовал, она не помнит. Скорее всего, Павел. Незаметно и настойчиво Ворзонин вошел в ее жизнь. Когда Ольга осознала, что Савелия, ее кровинки, самого любимого на земле человека больше нет, силы оставили ее. Павел приходил и уходил, с кем-то созванивался, давал указания, просил, требовал. Перманентно присутствовал в ее жизни, вдруг в одночасье ставшей ненужной и бесцельной.
Восковое лицо сына на белой отороченной подушечке словно летело над катафалком. Ольга различала его так явственно, что самой хотелось взлететь, обнять его. Но под руку ее поддерживал Павел, как бы напоминая о бренном земном существовании.
Неожиданно Ворзонин высвободил руку. Ольга пошатнулась, и Павел тотчас подхватил ее за плечи.
— Оленька, дорогой мой человечек, — горячо зашептал он ей в самое ухо. — Я должен сообщить тебе что-то очень важное.
— Не сейчас, Паша, не сейчас, — запротестовала она, пытаясь освободиться от его объятий. — Неужели ты не понимаешь?!
— Я все понимаю, Оля, но другого времени может не быть. Дело в том, что Аркадий… как бы это пограмотней сформулировать… Он вернулся, но он ничего не помнит. С ним что-то произошло за это время. Боюсь, что изменения необратимые.
— Ну и что, — насторожилась Ольга, перестав на мгновение всхлипывать. — Пусть не помнит, я жена ему. Я приложу все свои силы, всю любовь отдам, чтобы вернуть его к жизни. У меня больше кроме него никого не осталось. Я не в обиде на него за то, что его сейчас нет. Так и передай ему. Пусть не беспокоится об этом.
— Но он ничего и никого не помнит. Ни тебя, ни Савелия, как после клинической смерти, после глубокой комы, как ты не можешь понять!
Ольга вдруг остановилась, пристально взглянула на него. В ее глазах он прочитал такое отчаяние, что проклял себя несколько раз за то, что начал проект.
— У меня остается надежда, — прошептала она. — Ее у меня никто не отнимет. Я надеюсь, что он вспомнит. Науке известны такие случаи.
Увлекая ее вперед, чтобы не тормозить процессию, Ворзонин осторожно продолжил:
— Почему ты говоришь, что у тебя никого не осталось? А я? Меня полностью сбрасываешь со счетов? Я без тебя не могу жить, Оленька. Неужели после стольких мытарств ты не убедилась в этом?!
Она ничего не ответила. По ее щекам вновь покатились слезы. Павел достал чистый носовой платок и протянул ей.
— Эх, Паша, Паша… — приложив платок к щеке, простонала Ольга. — Я все это знаю, можешь не говорить. Но ты не знаешь, кем был для меня… Савушка, моя кровинка, мой единственный…
— Знаю, Оленька, все знаю, — Ворзонин чувствовал ком в горле, он сам был готов разрыдаться в эту минуту. — Я уважаю твои чувства, ты можешь полностью положиться на меня.
— И Аркадий… после всего, что случилось. Он мой муж, мы с ним прожили столько лет. Они не прошли даром. И свой крест я намерена нести до конца. Он вспомнит, он все вспомнит, я уверена в этом.
— Но он не любит тебя, — выдал последний козырь Павел. — Я последнее время как бы жил его жизнью. В его сердце нет любви.
— Я разожгу ее, у меня найдутся силы. Не сомневайся, — Ольга освободилась от его руки, слегка отстранившись. — Так что, прости, если сможешь. И… спасибо тебе за все.
Он молча шел рядом с ней какое-то время, потом постоял на обочине, глядя вслед удаляющейся процессии. Когда все скрылись за поворотом, медленно направился в клинику.
Даже после превращения Марины Гачеговой в волчару он не чувствовал себя так паршиво. Опустошенность, казалось, звенела в ушах. Когда он проходил мимо автостоянки, ему стоило больших усилий не запустить первым попавшимся камнем в стекло одной из иномарок. То же самое желание возникало в отношении стекол трамваев, троллейбусов, окон ближайших домов.
Все напрасно! Все!!! Как с гор сходит снежная лавина, сметая все на своем пути, так психотерапевту хотелось одним махом подвести черту под всей предыдущей жизнью. Зачем чего-то достигать, если рядом нет того, кого ты любишь?! К чему эти жалкие усилия, потуги? Без поддержки любимого человека это — ничто.
Ольга будет разжигать пепел любви Аркадия. Смех! Он ее недостоин, он мизинца на ее ноге не стоит. Этот рефлексирующий ловелас. Под его оболочкой оказалось столько комплексов, что Ворзонин за голову схватился, когда все разглядел во время многочисленных сеансов.
Как можно любить это ничтожество?!
Нет, допустить этого он не может. Павел не стал пользоваться лифтом, помчался по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
Пролетев по коридору, как вихрь, едва не сбил с ног медсестру.
— Павел Родионыч, Павел Родионыч, — накинулась на него Наталья, заплаканный вид которой вызвал у психотерапевта резь в глазах.
— Ну, что на этот раз? — изобразив смертельную усталость, выдохнул доктор.
— С больным что-то не то происходит, — с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, доложила медсестра. — И я здесь абсолютно ни при чем, не надо меня сверлить взглядом. Он стал другим, сами посмотрите. К тому же сейчас его нет. Совсем нет.
— Как это — нет?! — почти прошипел Павел. — Я четко сказал, следить за ним в три глаза и никого не пускать.
— Мы и следили, и не пускали, — растерялась медсестра, разведя руками. — Но этот посетитель как-то сам там появился. Вдруг появился, и все. А потом их не стало. Обоих.
— М-м-м, — зажмурившись, как от зубной боли, и сжав кулаки, Ворзонин поспешил в палату.
Обнаружив там пустоту, выскочил в коридор. Схватив одну из табуреток, запустил ею в окно. Звук разбившегося стекла прокатился по коридору, в образовавшуюся «пробоину» потянуло холодом и сыростью.
— Суки все! Мразь! Свиньи!!! Пошли все к чертям собачьим! Ненавижу! Увольняю к едрене-Фене! Все свободны! Без пособий, на все четыре стороны. Живите, как хотите!