Призрачно всё
Шрифт:
Деревья отступили, тропинка пошла вверх и, одолев пологий склон, вывела меня на пригорок. От открывшегося вида я позабыл и о грязи, и о росе. С высоты, пусть не птичьего полета, но все-таки…, я увидел дом Влада. Отсюда он казался красивым, величественным и гармонично вписывался в ландшафт. Даже серые стены и красная черепица не портили общей картины. Вероятно, вчера я поспешил с выводами, настроение подвело. Частично дом заслоняли деревья: высокие тополя, разлогие клены, несуразные акации. Вымощенные мелкой плиткой дорожки, создавали замысловатый узор, а озеро с заросшими
Ноги сами понесли в ту сторону, и я не счел нужным противиться их порыву.
Знакомый дорожный знак с названием деревни, развеял последние сомнения. А если так, ничего невероятного, что попавшая под колеса старушка, сама добралась к дому. Только, что она здесь делала ночью? Не меня же встречала?
Загадка, которая, возможно, яйца выеденного не стоила.
Вид у Иннокентия Вениаминовича был не очень. Жизнерадостности поубавилось, смайлик веселья на круглом, как у колобка лице трансформировался в свое обратное подобие. На столике стоял до половины наполненный бокал, но лекарство, судя по всему, впрок не шло. Кеша лишь взирал на посудину и не пытался к ней притронуться. В облике его преобладала вселенская скорбь.
Напротив Кеши разместилась смазливая блондинка. Вчера Влад отрекомендовал ее, как Тоню и посоветовал остерегаться. Мол, баба озабоченная, голодная, изнасилует и имени не спросит.
Что Влад нашел в ней сексуального? Лицо худощавое, скулы выпирают, глаза посажены глубоко, под ними темные тени: или макияж, или следы от бессонной ночи. В длинных пальцах дымилась тонкая сигарета с золотым ободком возле фильтра.
— Ранняя пташка, — вяло приветствовал толстячок, жестом приглашая присоединиться к компании.
Блондинка удостоила меня небрежным взглядом и едва заметным кивком. Его можно было воспринять и как приветствие, и как нервный тик. Еще таким движением отгоняют настырных мух.
Я сделал кофе и примостился рядом с Кешей.
— Кто эта мрачная старуха?
Тоню передернуло, но, увидев, что я показываю на кухонную дверь, поняла, что речь не о ней.
— Марья Ивановна. Золотая женщина… Была бы такой, если бы не уродилась ведьмой. Но готовит, ничего, кушать можно, — просветил толстячок. — Может, по паре капель?
Я скривился и покачал головой.
— Трезвенник-язвенник, — съязвила Тоня.
— Если бы… Последняя стадия алкоголизма. Перестану себя контролировать — гаплык полный.
— Хм…
Не знаю, что она хотела выразить этим звуком: недоверие или сочувствие? Не исключено, что она и сама не знала.
— А ты, Славик, стойкий мужик, — похвалил меня Кеша. — Видел, как ни свет, ни заря, прогуливался.
— Тоже не спалось? — поинтересовался у толстяка.
— Какое, спалось… Всю ночь с башкой промучился. Не коньяк, а сущая отрава.
— Так не пей, — заметила Тоня.
— Легко вам, молодым, рассуждать о вещах, в которых вы, простите, ничего смыслите. Из-за молодости вы слишком критичны, — ударился в философию толстячок, — И, поверьте, это не высокие слова. Я сужу, исходя из собственного опыта. А он у меня не маленький. Изучал жизнь не по книгам, а набивая шишки на собственном темечке…
— То-то я смотрю, вид болезненный…
— А… — толстячок махнул рукой, мол, думайте, что хотите.
Ему трудно было говорить, он оставил реплику Тони без внимания, но, к счастью, прервал утомительный монолог, который мог затянуться надолго. Собрался с духом, схватил бокал и, превозмогая отвращение, залпом опорожнил его. По-плебейски, не так, как годится употреблять благородные напитки.
Тоню передернуло. Она и не скрывала, что наша, верней, моя компания ей неприятна, теперь нашелся повод вновь брезгливо скривить тонкие губки и подняться из-за стола. Она удалилась гордо, не проронив ни слова, как будто мы с Иннокентием были для нее пустым местом.
— Ну и штучка… — прокомментировал толстячок, и в голосе я уловил больше восхищения, чем осуждения.
От выпитого румянец разлился по его щекам, в глазах появился блеск, голос стал живым и оптимистичным. Горькое лекарство пошло впрок.
— Кто такая? — спросил без обиняков.
— Женщина! — восторженно молвил Кеша. — Настоящая женщина!
— Ежу понятно, что не мужчина…
— Славик, Славик… Ничего ты не понимаешь.
Я приготовился выслушать новую тираду, однако Кеша поднялся и неуверенной походкой пьяного человека направился к стеклянной стенке бара. Когда вернулся, бокал был наполнен до краев, но ему удалось донести его, не расплескав.
— По-прежнему отказываешься?
Я кивнул, и он не настаивал. Сделал глоток, уже смакуя, прикрыл глаза от удовольствия.
— Славик, она трижды была замужем. А какая фигурка, какой шарм, какое изысканное благородство! Вы чувствуете породу? Голубая кровь, белая кость. Посмотришь на нее и забываешь о книжных штампах, понимаешь, что сии слова означают на самом деле.
— Она родственница Наталье Владимировне?
Кеша призадумался.
— Далекая, весьма далекая, — наконец проронил без должной уверенности, — Ее род тоже имеет древние корни.
Похоже, собеседник и сам ничего не знал. Возможно, придумал легенду о понравившейся ему женщине, не исключено, что сочинял ее сейчас, для меня. Поэтому я не стал углубляться в генеалогию и перевел разговор, на более интересную тему.
— Марья Ивановна одна справляется? Трудно, наверное, готовить на такую ораву?
— Не знаю. Видел пару раз старушку, наверное, тоже деревенскую…
Иннокентий Вениаминович клюнул носом и надолго погрузился в собственные мысли. Я понял, что отвлекать его — бесполезно.
На парадном крыльце наткнулся на Наталью Владимировну: в строгом черном платье, волосы, как и вчера, завязаны хитромудрым узлом на затылке. Выражение лица — неизменно кислое, хотя, увидев меня, женщина пыталась улыбнуться.