Призрачно всё
Шрифт:
И что теперь делать? Бросить все, уехать домой и полноценно насладиться отпуском? А Влад с коварной изменщицей пускай локти себе грызут от досады, что не по их получилось, что просчитались насчет меня.
Мысль показалась заманчивой, тешащей самолюбие. Но держалась она не долго. На смену пришла иная, возможно, менее благородная, зато более рациональная. Почему, собственно, я должен уезжать? Влад пригласил меня не просто так, я должен выполнить определенную работу, за которую обещано материальное вознаграждение. С какой стати я должен отказываться от дополнительного заработка? Мешать бизнес и чувства — ребячество. Тем более, кто мне Наталка? Секретарша шефа, с которой я едва парой фраз в день обменивался. А то, что переспал с ней, ничего не значит. Влечение самца к симпатичной самочке. Зов природы и ничего более.
Последнее умозаключение меня не убедило, но от какой-то части груза на душе избавило.
Я осмотрелся и понял, что мощенная камнем дорожка завела меня далеко от дома. Миновал чащу, я оказался на обрывистом берегу пруда, внизу — песчаный пляж, к которому вела крученая лестница из грубо отесанного гранита. Я собрался спуститься по ней, когда меня остановил чей-то голос.
— Вы собираетесь из горлышка пить?
Я посмотрел на бутылку в своей руке и с опозданием сообразил, что действительно не подумал о посуде. Вернее, я ни о чем не думал, когда прихватил ее из кабинета Влада. Лишь после этого обернулся, чтобы увидеть зоркого собеседника.
На зеленой лужайке в некотором отдалении от мощенной камнем дорожки находилось уже знакомое мне инвалидное кресло. Жена Влада сидела в нем под ярким зонтиком. На укрытых пледом коленях лежал альбом, в руке она держала карандаш. Мне показалось, что в глазах женщины мелькают смешинки. Наверное, я выглядел смешным и нелепым: чумной, взбудораженный, с бутылкой в руке, и без стакана…
Тьфу ты, причем здесь стакан?
— Простите, — выдавил с натугой, думая, как бы поскорее сбежать. Но женщина, запамятовал, как ее зовут, улыбнулась, и ее улыбка не показалась мне оскорбительной.
— Знаете, я бы выпила глоточек…
— У меня ведь нет стакана…
— А мы из горлышка, по очереди.
Я не мог отказать несчастной женщине, волею судьбы прикованной к инвалидному креслу. По сути, мы с ней — родственные души, оба несчастны по-своему. Она от телесного недуга, я от душевной травмы.
С трудом, путем неимоверного напряжения мозговых извилин, мне удалось вспомнить, что ее зовут Мариной. И, когда это случилось, я почувствовал себя увереннее, словно земля, которая до сих пор покачивалась под ногами, приобрела привычную устойчивость.
— Вам к лицу белый цвет.
Ни к чему не обязывающий комплимент пришелся ей по душе. Румянец разлился по щекам. Наверное, нечасто ее баловали приятными словами. И произошедшая метаморфоза напрочь перечеркнула первое сравнение с дохлой рыбой и прочими мерзостями. Передо мной сидела приятная, симпатичная женщина. Не красавица, но и не без изюминки. Той изюминки, которая в плане привлекательности значит больше, нежели классические черты и подогнанная под неведомо кем придуманные стандарты фигура.
Одета Марина была в ту же светлую блузку, в которой я видел ее на завтраке, из-под толстого пледа, укутывающего нижнюю часть тела, выглядывали тупые кончики спортивной обуви. Светлые волосы — распущены и подвязаны голубой лентой, опоясывающей лоб, словно обруч. Голубой цвет идет блондинкам.
Сейчас я увидел ее, словно впервые. Мимолетное знакомство за столом и первое ошибочное мнение канули в лету. Теперь я смотрел на нее иными глазами. Если бы не инвалидное кресло, мне бы в голову не пришла мысль о ее физических недостатках. Когда Марина улыбалась с ее лица исчезала печать обреченности, присущая увечным, и она превращалась в интересную симпатяшку.
— Я где-то читала, что все писатели — запойные пьяницы. Вы первый из их плеяды, которого я увидела, и, похоже, в книжках не врут.
В ее глазах веселились озорные чертики.
— Учитывая, что книжки пишут писатели, а они мастера, если не соврать, так приукрасить, я бы на вашем месте не был столь доверчивым, — поддержал игру.
— В таком случае, бутылку в вашей руке следует воспринимать как антураж, необходимый для поддержания имиджа?
— Увы, ничто человеческое мне не чуждо…
Я демонстративно свинтил крышку, сделал небольшой глоток, тщательно протер горлышко рукавом рубашки и протянул бутылку женщине. Она без излишней манерности приняла ее и отпила гораздо больше, чем из скромности позволил себе я. Теперь лицо Марины рдело уже не только от услышанного ранее комплимента. Казалось, с каждой проглоченной каплей в ее измученное болезнью тело вливалась сама жизнь.
— Чудесный напиток, — сказала она, несколько раз глубоко вдохнула и небрежно смела ладонью выступившие из глаз слезинки. — Жаль, что мне нельзя им злоупотреблять.
— Злоупотреблять чем-либо никому не рекомендуется, — подметил я.
Она некоторое время переваривала услышанное, от чего ее носик сморщился, затем звонко засмеялась.
— Мудрец, вы, однако! Ведь главное и в самом деле — не в поступках, а в их обосновании.
Пришла моя очередь задуматься, но я сразу бросил гиблое занятие. Взял протянутую Мариной бутылку и, уже не ограничивая себя приличиями, отхлебнул изрядную долю. На свежем воздухе, в компании с приятной женщины коньяк показался удивительно вкусным, гораздо вкуснее, чем когда я употреблял его со школьным приятелем. К тому же, крепкий напиток легко ломал барьеры в общении с малознакомой дамой.
— В чудном местечке Влад построил избушку, — сказал первое нейтральное, что пришло в голову, желая из высокопарной беседы перевести разговор в нормальное русло.
— Это все моя мама. Она раньше в архиве работала. Ей не давала покоя наша родословная, — Марина скривилась, словно откусила кислое яблоко. — Откопала какой-то документ, с тех пор ни мне, ни Владу покоя не было, пока он не плюнул на все и, чтобы ублажить любимую тещу, удовлетворил ее заветное желание.
Слово «любимую» она произнесла таким тоном, что и последний оболтус догадался бы, что она вкладывает в него противоположный смысл.