Призрак Адора
Шрифт:
(Настойчиво мелькало тогда в мыслях моих это слово – “прощение”. Но я и помыслить не мог, что через миг оно обернётся прощанием . Навис рок над нами и соткал уже паутину непредвиденных, страшных событий.)
Наверху, у раскрытого окна стоял Тай. Он был у нас, в наших комнатах! Тай ладонью слегка постукивал по подоконнику. Лицо его было невозмутимо, но тот, кто хоть немного его знал, увидев это постукивание, сказал бы, что Тай просто выведен из себя.
– Ронин! – коротко выкрикнул он, увидев меня, и указал вслед уходящему Легату.
– Как ты здесь оказался? – изумлённо спросил я его.
Он помолчал, соображая, что означает моя вопросительная интонация, потом показал рукой.
– По крышам – и через окно?
Он кивнул. Поднялись по лестнице Готлиб и Нох, и наш странный японец, с выражением крайней брезгливости на лице, сообщил и для них:
– Ронин!
В течение нескольких минут Тай, с трудом подбирая непривычные, неродные ему английские и китайские слова, а также с помощью жестов рассказывал нам, что так его возмутило. Мы уяснили себе, что “ронин” – это самурай, потерявший своего господина.
Всю жизнь самурай служит господину, не имея ни дома, ни жены, ни детей. Он занимается лишь войной и подготовкой к войне. Он должен уметь растворяться в воздухе, проходить сквозь стены, взлетать выше деревьев – для того лишь, чтобы убить любого человека в любую минуту – если на то будет воля господина. А если господин умрёт – то самурай, чтобы не стать “ронином”, должен совершить свой последний, самый тяжёлый, и страшный, и немыслимый подвиг: сделать “сепуку”. То есть – взрезать собственный живот своим самурайским мечом – “катаной”. Тот, кто не сделал этого, смалодушничал, скрылся, остался жить – тот достоин самого низкого презрения. Омерзительней для самурая не может быть ничего.
Мы переглянулись: “ничего себе правило!”, но Тай продолжал о чём-то настойчиво говорить. Я замер, вытянув шею. Краем глаза заметил рядом в точно такой же позе Готлиба, – словно гончего пса, сделавшего “стойку” перед добычей. Тай говорил о светловолосом подростке пятнадцати лет, в ошейнике раба, гуляющем в сопровождении хозяина по ближайшему перекрёстку. Хозяин держал в руках конец длинной цепочки, прикованной вторым концом к ошейнику. Собственность, сохранность которой гарантирует Легион.
– Алле хагель!
Мы слетели вниз по застонавшим ступеням и бросились за нашим японцем к перекрёстку.
На перекрёстке было небольшое “вольное место”. Питейное заведение, из дверей которого доносились звон кружек и хохот, напротив – ряд торговых прилавков. Прилавки защищены от палящего солнца сплошным длинным навесом. А вот площадка для хранения “имущества” тех, кто отправился выпить стаканчик-другой, крыши не имела. На площадке, открытые полуденным палящим лучам, стояли пять или шесть рабов. Стояли вытянувшись, словно солдаты в строю, потому что от железного обруча на шее каждого тянулись вверх, к бревенчатому помосту, длинные тонкие цепи. Там, на помосте, сидел, скрестив ноги и прикрыв бритую голову небольшим четырёхугольным зонтом, неподвижный монах. Из массивного круглого бока бревна торчали небольшие кривые крючки. И на эти крючки были нанизаны цепи. Мы только ещё подходили к площадке с ужасным “имуществом”, и я не совсем понимал, что здесь такое. Всё разъяснил опередивший нас рослый, в дорогом одеянии, пират. Сопровождаемый ещё одним монахом, он подошёл к площадке, ткнул пальцем в живот одного из рабов. Несчастный отшатнулся, и тотчас звякнула и дёрнула его голову вверх до предела натянутая цепь. Пират захохотал. Монах, стоявший рядом с ним, что-то крикнул тому, кто был наверху. Тот отставил свой зонт, наклонился и снял с одного из крюков кончик цепи. Бросил его вниз. Пират подхватил его на лету, намотал на кулак и быстро зашагал вдоль по улице. Раб, с явным трудом передвигающий затёкшие ноги, с поспешностью двинулся следом.
Вдруг Готлиб спокойным, но каким-то довольным и даже радостным голосом проговорил:
– Хитро придумано. Надел вверху цепь на крючок – и гуляй. И никаких замков не нужно. Здравствуй, Эдди.
Я всмотрелся, всё ещё не понимая, и увидел. Ближний к нам раб-подросток был Эдд. Он поднял на нас равнодушные, замутнённые болью глаза.
– Готлиб! – я скрипнул зубами. – Принеси воды.
Он кивнул, бросился к дверям питейного заведения, а я подошёл, взял с двух сторон Эдда за плечи и, задрав голову вверх, крикнул:
– Сними цепь, сторож!
Мне тут же ответили. Но не сверху, с помоста. А возник вдруг рядом спокойный и грустный монах. Он сказал:
– Невозможно снять цепь, добрые люди. Это не ваше имущество.
– Мы знаем. Его увезли с целью получить выкуп. Мы сейчас же заплатим. Любую сумму. Снимите цепь. Или хотя бы ослабьте.
– Нельзя без хозяина.
– Так разыщи, приведи!
– Нельзя. Хозяин сам придёт, когда пожелает.
– Приведи! – я с тихим бешенством впился взглядом в его зрачки.
Так взглянул, что монаха даже качнуло. Но тут уже стало не до него. Прибежал Готлиб, принёс кружку с водой. Поднёс её Эдду ко рту. Бедный Малыш судорожно сделал глоток, но больше пролил: подтянутый кверху ошейник мешал двигать челюстью.
– Готлиб! – сказал я торопливо. – Мы когда бочонок сделали, ты инструменты сунул в карман. Напильник с собой?
Он сунул руку в карман, вытащил и протянул мне напильник. Придерживая металлический обруч левой рукой, я принялся точить соединявшую его края клёпку. Вдруг цепкие пальцы легли мне на локоть. Я повернул голову к монаху и тихо сказал:
– Убери руки. Не видишь – работаю!
И тут же забыл про него, потому что Малыш вдруг прохрипел:
– То-ом?..
– Молчи, Эдди. Не шевели головой. Потерпи ещё полминутки.
Клёпку я спилил, оставалось лишь развести концы ошейника.
– Томас! – тревожно выкрикнул Нох.
Одновременно с ним вскрикнул Готлиб. Я обернулся. Двое, в одинаковой тёмной одежде. В руках – то ли даги, то ли кинжалы. Длинные, острые. Готлиб, стремительно оборачивающийся к ним лицом, показал мне спину. Рубаха рассечена – на шее и между лопаток. Кровь торопливо выбирается из разреза. Тут же в поле взгляда попался монах.
– Эти люди берут не своё! – выкрикнул он, указующе вытянув палец.
– Стойте! – крикнул я что есть силы. – Я Томас Локк Лей! Сообщите Августу! Живо!
Но они, вскинув клинки над плечами, бросились к нам.
Такого я ещё не видел. Прыгнул навстречу к ним Тай, дёрнулся, уходя от ударов, подпрыгнул, как чёртик на ниточке. Нападавшие отлетели назад. Оба упали.
– Обойдёмся без крови! – вновь крикнул я. – Августу передайте!
(А сам расцепил-таки края ошейника.) Подскочил Нох, вылил полкружки воды Эдду на голову, остаток дал выпить.