Призрак Анил

Ондатже Майкл

— В любом случае политические тайны не бессильны.

— Но можно уничтожить напряженность и угрозу, которые их окружают. Вы археолог. Истина в конечном счете обнаруживается. Она в костях и остаточной породе.

— Она в характере, нюансах и настроении.

— Они-то и управляют нашей жизнью, а не истина.

— Жизнью управляет истина, — тихо произнес он.

— Почему вы стали этим заниматься?

— Я люблю историю, мне нравится проникать вглубь этих ландшафтов. Словно проникаешь вглубь сна. Кто — то невзначай отодвигает камень, и рождается история.

— Тайна.

— Да, тайна… Меня послали учиться в Китай. Я пробыл там год. И видел в Китае всего лишь одно место величиной с пастбище. Я больше никуда не ездил. Там я жил и работал. Крестьяне расчищали холм и наткнулись на землю другого цвета. Простая вещь,

но туда пришли археологи. Под серой землей другого цвета нашли каменные плиты, а под ними деревянные балки, обтесанные, подогнанные и скрепленные так, как будто на лугу уложили пол. Только это был не пол, а потолок…Как я уже сказал, это походило на сон, в который ты погружаешься все глубже. Чтобы поднять эти балки, туда пригнали краны, и под ними оказалась вода — водяная могила. Три огромных пруда, по которым плавал лакированный гроб древнего правителя. Там также находились гробы с телами двадцати женщин с музыкальными инструментами. Понимаете, они должны были его сопровождать. С цитрами, флейтами, свирелями, барабанами и металлическими колокольчиками. Препроводить его к предкам. Когда скелеты вынули из гробов, то повреждений, говорящих о том, каким образом музыкантши были убиты, не обнаружили: все кости были целы.

— Значит, их задушили, — предположила Анил.

— Да. Так нам и сказали.

— Или отравили. Исследование костей поможет установить истину. Не знаю, существовала ли тогда в Китае традиция отравления. Когда это было?

— В пятом веке до нашей эры.

— Да, они разбирались в ядах.

— Мы пропитали лакированные гробы полимером, чтобы они не разрушились. Лак был сделан из сока сумаха, смешанного с разноцветными красителями. Сотни слоев лака. Потом нашли музыкальные инструменты. Барабаны. Свирели из бутылочных тыкв. Китайские цитры. Но больше всего — колокольчиков… К тому времени прибыли историки. Специалисты по конфуцианству и даосизму, по колокольному звону. Мы вытащили из воды шестьдесят четыре колокольчика. До сих пор не было найдено ни одного инструмента той эпохи, хотя известно, что музыка была самой важной деятельностью и идеейэтой цивилизации. Поэтому вельможу полагалось хоронить не вместе с его сокровищами, а в сопровождении музыки. Оказалось, что большие колокола, которые мы вытащили из воды, были сделаны с применением сложнейших технологий. Похоже, в каждом регионе имелся свой способ изготовления колоколов. Между ними буквально велись музыкальные войны… Не существовало ничего важнее музыки. Она служила не для развлечения, а для связи с предками, благодаря которым мы оказались здесь, она была моралью и духовной силой. Опыт прорыва сквозь барьеры серого сланца, древесины и воды, чтобы обнаружить там захоронение женского оркестра, подчинялся той же мистической логике, вы понимаете? Вы должны понять, почему они согласились принять подобную смерть. Точно так же террористов в наше время можно убедить, что они обретут бессмертие, если умрут за дело своего вождя… Перед моим отъездом был устроен концерт. Все работавшие на раскопках могли услышать звон колоколов. Мой год в Китае подходил к концу. Концерт состоялся вечером, и, слушая колокола, мы физически ощущали, как их звуки взмывают в темноту. У каждого колокола было два тона, символизирующие две стороны души, которая заключает в себе гармонию противоборствующих сил. Возможно, эти колокола и сделали меня археологом.

— Двадцать убитых женщин.

— Передо мной предстал другой мир со своей собственной системой ценностей.

— Любишь меня — люби мой оркестр. Это может увлечь! Подобный вид безумия лежит в структуре всех цивилизаций, не только древних. Вы, мужчины, сентиментальны. Смерть и слава. Один парень влюбился в меня из-за моего смеха. Он даже меня не видел, не находился со мной в одной комнате, он слышал запись моего смеха.

— И?..

— Он, женатый человек, потерял голову, заставил меня в него влюбиться. Знакомая история. Как умные женщины, забыв обо всем, становятся идиотками. В конечном счете я стала смеяться гораздо реже. И смех мой уже не звучал как колокольчик.

— Как по-вашему, он был влюблен в вас еще до того, как с вами встретился?

— Что ж, это интересный подход. Возможно, дело в тембре моего голоса. Он, кажется, прослушал эту запись два-три раза. Он был писателем. Писателем. Им хватает времени искать неприятностей

на свою голову. Меня попросили председательствовать на лекции моего учителя Ларри Энджела. Он обворожительный, забавный человек. Так что я действительно много смеялась над его образом мыслей, над тем, как он связывает различные явления с помощью своего нелинейного мышления. Мы сидели за столом на сцене, я его представила; наверно, мой микрофон не был выключен, и во время лекции я смеялась. Мы со стариной Ларри всегда хорошо понимали друг друга. Наши отношения напоминали отношения племянницы с любимым дядюшкой, слегка окрашенные сексом, но неизменно платонические… Наверное, у писателя, который в итоге стал моим любовником, тоже был нелинейный склад ума: он хорошо понимал шутки. Он заказал эту пленку, потому что интересовался исследованиями в области погребальных холмов или чем-то в этом роде, довольно серьезным предметом, и хотел получить информацию, выяснить кое-какие детали. Так мы встретились. Заочно. В масштабе Вселенной не слишком важное событие… Три года наших отношений были очень напряженными.

*

Первое совместное приключение: Анил направлялась на своей немытой белой, пропахшей плесенью машине в шри-ланкийский ресторан. Это случилось всего через несколько месяцев после того, как Каллис услышал запись ее смеха. Они двигались в вечернем потоке машин.

— Итак. Ты знаменит?

— Нет, — засмеялся он.

— Ну хоть немного?

— Скажем так, мое имя знакомо семи десяткам человек, не считая родственников и друзей.

— Даже здесь?

— Я в этом сомневаюсь. Хотя кто знает? Что это, Масуэлл-Хилл?

— Арчуэй.

Открыв окно, она крикнула:

— Эй, слушайте все… со мной сидит писатель Каллис Райт! Да, это он! Сегодня он со мной!

— Спасибо.

Она подняла стекло.

— Завтра мы посмотрим в светской хронике, не устроят ли тебе выволочку.

Она опустила стекло и на этот раз принялась сигналить, чтобы привлечь внимание. Как бы то ни было, они застряли в пробке. Со стороны могло показаться, что они ссорятся. Рассерженная женщина наполовину высунулась из машины, указывая на кого-то внутри, пытаясь привлечь на свою сторону пассажиров других машин.

Он устроился на пассажирском сиденье, наблюдая за ее неуемной энергией, непринужденностью, с какой она, вздернув юбку к коленям и с ворчанием рванув на себя ручной тормоз, выскочила из машины. Теперь она, размахивая руками, стучала по грязной крыше машины.

Позже он вспомнит и другие эпизоды — когда она пыталась прогнать его осторожность, смягчить встревоженный взгляд. Заставив его танцевать на темной европейской улочке под маленький кассетник, который она прижимала к его уху. «Бразилия». Запомни эту песню.

Он пел вместе с ней на той парижской улице, а их ноги выделывали па на нарисованном очертании собаки.

Он сидел, вжав спину в сиденье, в окружении автомобилей и смотрел сквозь дверцу машины на ее торс, пока она кричала и колотила по крыше. Ему казалось, что он заключен в лед или металл, а она колотит по поверхности, чтобы добраться до него и вызволить. Энергия ее взметнувшейся одежды, ее дикая улыбка, когда она снова забралась в машину и поцеловала его, — эта женщина могла бы его освободить. Но он был женат и уже отдал свое сердце в залог.

В конце концов она покинула его в мотеле «Пальма» в Боррего-Спрингс. Не оставив ему ничего. Только кровь, черную, как ее волосы, и комнату, темную, как ее кожа.

Он лежал в темноте, глядя, как подергивание мышцы на плече приводит в движение нож. Его медленно уносило в забытье — как лодку без весел. Всю ночь он слышал еле слышное тиканье гостиничных часов. Он боялся, что биение его крови вдруг остановится, что стук по крыше машины, когда она рвалась к нему, прекратится. Время от времени мимо проносился грузовик, свет фар скользил по стенам. Каллис боролся со сном. Обычно он не любил сдерживать себя. Когда он писал, то погружался в текст, как в воду, и давал себе волю. Писатель превращался в акробата. (Запомнит ли он это?) А если не в акробата, то в жестянщика, несущего сто кастрюль и сковородок, куски линолеума и проводов, и колпачок на сокола, и карандаши и… ты таскаешь их годами и постепенно вводишь в скромную маленькую книжку. Искусство упаковки. А потом он снова будет расчищать болота. Вот так пишутся книги, Анил. Ты спросила меня: «Как?» — спросила: «Что для тебя самое важное?» Анил, я расскажу тебе…