Призрак идет по Земле (второй вариант)
Шрифт:
И когда я слишком долго смотрел на вершины гор, Миас буркнул сквозь зубы:
— Напрасно надеешься, Генрих. Отсюда не уйдешь!
Во мне вспыхнуло недоброе чувство. Откуда он знает?
— Почему ты решил?
— Вижу. Не слепой… Оглядываешься, словно загнанный волк.
Я вытер пот со лба, передохнул, взглянул на старика. Кто его знает, может быть, он и добрый человек. Глаза глядят из-под седых нависших бровей приветливо, морщинистое лицо осветилось дружеской, ласковой улыбкой. Но доверять нельзя. Вокруг много продажных душ. Промолвишь слово —
— Боишься? — печально спросил Миас. — Напрасно. Я за двадцать лет никого не продал.
— Ты здесь… двадцать лет? — поразился я. — Как же ты?..
— Как вытерпел? — Миас иронически пожал плечами. — Вот так. Осужден навечно. И ты тоже…
— Что я?
— Вытерпишь. Привыкнешь.
— Никогда! — горячо воскликнул я.
— Тише! — испуганно прошептал Миас. — Услышат. Пути отсюда нет!
Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать — двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию — и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный…
— Номер триста двадцать пятый! — послышался громкий возглас начальника охраны. — Почему не работаешь?
Я согнулся, остервенело долбя ломом камень.
Миас ехидно хихикнул.
— Вот так, парень, день за днем… — прошептал он, складывая камни в штабеля. — На тебя будут беспрерывно кричать, словно на животное, называть номером. Ты привыкнешь, внутренний бунт постепенно угаснет. Ты захочешь сохранить себя, свое здоровье. А потом… Потом будешь считать, что все это в порядке вещей.
— Ложь! — прохрипел я. — Все равно убегу!
— Как?
— Не знаю. Как угодно!
— Поймают, — уверил Миас. — Наша полиция имеет такую агентуру, что беглецу некуда податься. Разве за границу.
— Пусть поймают. А я снова убегу!
Миас покачал головой, тяжело вздохнул.
— После побега здесь не оставляют. Видишь гору? Там, за нею, есть специальная каторжная тюрьма. Наша в сравнении с той — курорт. Вот туда ты попадешь! Тюрьма Маро-Маро.
— Разве оттуда нет путей?
— Оттуда, парень, разве что дух уйдет. Ни днем, ни ночью не выйдешь на воздух. Вонючая камера, пойло, фунт черного хлеба. И так до смерти. Теперь понял?
Да, я все понял. Шутки здесь плохи. Любой шаг грозит смертью. Оставалась тоненькая, почти невидимая ниточка надежды. Надежда на провидение!
Второй путь — ждать. Авось выживу. Пройдет десять лет. Я выйду на свободу. Люси дождется — я знаю. И снова мы заживем радостно, дружно…
Но дожидаться в этом аду? Среди бесконечного унижения? Среди побоев? Под лучами палящего солнца, под дыханием зимних стуж? Напрасные мечты. Несколько лет никчемного прозябания, а потом смерть!
Я решил — пусть лучше сразу смерть!
— Если решил уйти, — прошептал Миас, — выбирай ночь, когда туча с моря. Гроза смоет след, собаки
— Спасибо, Миас!
— Кстати, гляди. Видишь, над горой темнеет? Туча…
Я задрожал от внутреннего напряжения. Глубоко вдохнул воздух.
— Туча с моря? — переспросил я.
— Да. Если решил, уходи сегодня. Отложишь раз — потеряешь силу воли, привыкнешь. Станешь таким, как я…
На склон горы, где мы работали, налетел вихрь. В воздухе закружились тучи пыли. Солнце быстро садилось за горизонт, наливалось багрянцем, темнело.
— Будет сильная буря, — сказал Миас, — Когда-то и я в такие минуты готовился и… ни разу не попробовал.
— Кончай работу! — прозвучала над карьером громкая команда.
Надзиратели шли вдоль рядов каторжников, принимали инструмент. Мы сложили ломы и кирки в кучу, присели на камне отдохнуть.
— Попрощаемся? — тихо спросил Миас.
Я молча кивнул.
Миас крепко пожал руку мне, поспешно отошел в сторону. К нам приближался надзиратель, Он проверил инструменты, подозрительно взглянул на нас.
— О чем говорили? — крикнул он. — Почему мало работали?
— Как и вчера, — смиренно сказал Миас.
— Молчать! Еще раз увижу — накажу!
— За что? — не выдержал я.
— Молчать! — налился кровью надзиратель. Резко размахнувшись, он ударил меня дубинкой.
В голове потемнело. Я застонал, но сдержался. Молчание! Молчание! На карту поставлено все…
— В колонну! — крикнул надзиратель.
Построившись в ряды, мы двинулись к дороге. Зазвенели цепи. Зарычали собаки. Десять рядов. Тридцать каторжников.
Двадцать карабинеров и десять собак окружали колонну. Молча шли мы к своей тюрьме. Добраться до нар, прилечь, протянуть занемевшие ноги.
Туча ползла медленно, но неуклонно. Она затягивала непроницаемой пеленой звезды. Загрохотал гром. В зарешеченном окне замерцало зеленоватое пламя молнии, четко выделялись на фоне грозового неба вышки.
Я тихо поднялся с нар. Прислушался. Тишину нарушало лишь грохотанье грозы да храп каторжников. Я быстро вытащил пилочку, начал пилить общую цепь. Дело пошло на лад. Тонкий волосок лез в металл, как в масло. За четверть часа я освободился от кандалов. Схватив сверток у изголовья, тихонько сполз с нар. Кто-то коснулся моего плеча. Я вздрогнул, оглянулся. Миас!
Старый каторжник протягивал ко мне костлявые руки. В сверкании молний я увидел, как блестели слезы на его глазах.
— Пусть бог благословит тебя, сынок! — прошептал он. — Пусть хоть тебе повезет!
Он поцеловал меня сухими губами в лоб. Я кинулся к окну, остервенело заработал пилочкой. Гроза бушевала, заглушая тонкое визжание.
За полчаса я распилил несколько прутьев, отогнул их, с трудом вылез наружу. Упал на скалистую землю, замер на мгновение, прислушиваясь. Влажный, грозовой воздух ударил в лицо, наполнил легкие, хмельная волна прокатилась по всему телу. Но я недолго лежал. Нельзя было терять ни секунды!