Призрак Ленни
Шрифт:
– Вот и прекрасно, – как он это сказал, ему просто жить стало легче, я сразу почувствовал, – Вот, посмотрите, прошу вас. Вдруг опознаете, мало ли что.
Не уверен, что по их протоколу все происходило правильно. И будь я преступник, не стал бы я так быстро спешить на место преступления, разве что ключи от дома позабыв рядом с трупом. Но выбирать было не из чего, я же мужик. Мы, мужики, сначала лишаем себя выбора, а потом мужественно боремся с неприятностями.
Приблизившись, я изобразил готовность обыскать лежавшую, если надо, в карманах пошарить, чулки проверить – мало ли что. Но
Мои были открыты, но я их поднял от асфальта, и глянул на лежавшую в коечке даму.
Это была не бомжиха. Это была Багира, моя подружка. На самом деле она была даже не Багира, она была Рита Петрова. Петрова… проще некуда. Разве что будь она Иванова. Но самое прикольное, что Багиру я немножко любил, и это было ее классное отличие от Ленни.
– Ой, – сказал я, – Ритка, ты?
Очень плохо стало внутри, очень. Но хорошо, что в такие минуты не думаешь, что сказать, как выразить чувства. Я просто прыгнул внутрь ее тела, ощутил боль в голове, пару ссадин на ножках, полный неуют в животе. Еще заметил, что коечка неудобная, узкая и холодная. Возле ушка липко и жарко, громко тикает пульс: бам, бам. И то слышно, то не слышно. Когда не слышно, тогда страшно, и хочется повернуть голову так, чтобы вновь стало слышно. Черная прядь волос неуютно прилипла к тикающему уху, кончики щекочут мочку. А потом начинает вдруг жечь, и это совсем непривычное ощущение, потому что не бывает в жизни ситуаций, когда жжет в ухе: на ухо не выльешь горячий чай, ухом не приложишься к сковородке, пепел сигареты не стряхнут тебе в ухо. Значит, ухо горит внутри, там грозная магма пытается извергнуть себя в мир. Что с тобой, Багира?
Не думаю, что Багира узнала меня по голосу. Но голову ее как раз поворачивали в другое положение, как настольную лампу. Медик делал это осторожненько, словно доставал из гербария пересохшие листики. Пальцы его, как пинцеты. Дыхание, как кислород из подушки. Взгляд, как фонарь над операционным столом. В свете этого фонаря даже мне стало понятно, что Багира в надежных руках.
– Вы ее знаете, – сказал ариец.
Я кивнул. Это здорово, что в его словах не звучал вопрос. Ясно же, что знаю, раз узнал.
– Это Рита Петрова, – сказал я, – Моя…
Моя кто?
– Знакомая, – подсказал ариец, не выдержав паузы.
Я снова кивнул, на этот раз ощущая внутри предательство. Я его часто ощущаю, когда дело касается женщин. Только с Ленни никогда не ощущал. Ариец тоже понял, что Рита не просто знакомая. Это у нас, мужиков, на уровне подсознания распознается. Чтобы он не стал думать обо мне плохо – как я о себе, стоя рядом с ним – я решил поправиться.
– Скажем так, не просто знакомая, – сказал я загадочно, нажав на «не просто».
Это смотрелось коряво, но лучше, чем никак. Ариец кивнул, принимая мои слова, будто глотая. А может и впрямь проглотил, кто их знает, полицейских этих.
Глотнуть-то он глотнул, но я все равно чувствовал себя виновато. Простит ли он меня, если я расскажу ему о своем грандиозном плане – найти себе женщину, в которой ничегошеньки не будет от мамы? Простит, потому что дураков настоящие мужики прощают. Он же такой, он про маму вообще не поймет, он психологию не читал, разве что криминальную.
Я подошел к Багире и присел на корточки.
– Эй, – сказал немолодой медик.
– Он ее знает, – отозвался ариец.
– И что? – насмешливо спросил медик, – Она сейчас встанет и побежит?
Ариец ничего не ответил, зато нагло сел со мной рядом. Я понял, что он на работе. А я просто живу. И я имею право быть собой, и он его имеет. Ну и пусть имеет.
Полагалось спросить, что с Багирой. Просто сказать эти слова – «что с ней», и дальше все пойдет по-накатанному. Я было раскрыл рот, но Бог подал знак – Багира открыла глаза.
Она была не то, чтобы красавицей, но я сделал ее такой. Я многих сделал красавицами, пользуясь исключительно русским языком: я дал Багире понять, что она красивая. Я говорил ей, что в ней много женщины. Что она такая, как мне нужна, даже рост у нее такой. Что мне хорошо, когда она рядом. У нее черные волосы, не крашеные, а натурель в стиле «кошачь». Этот стиль мы с ней сами придумали, оторвав кусок от «кошачьих». Она и впрямь была Багира. Я не сказал ей, что в оригинале у Киплинга Багира – мужчина. Мне не был нужен мужчина, я долбаный натурал.
Багира открыла глаза. Они были теплые, окруженные потекшей краской. Кажется, это называется глупейшим словом «тушь». Вроде как деревенский лапоть пошел в пожарные, а команду «туши!» произнести не могёт.
– Витя, – сказала Багира, изрядно удивившись сквозь боль, – привет. Это ты?
И улыбнулась. Увидев меня, она словно воды попила, настолько ей полегчало. Всё хорошее, что я ей говорил, она возвращала глазами. Кстати, именно я сделал ее глаза теплыми. Это случилось, когда она как-то раз попросила: «поцелуй меня». Я поцеловал, и ее глаза навсегда потеплели. Наверное, я колдун.
– Привет, Багира, – сказал я, – Это я.
– Привет.
– Если я возьму тебя за руку, будет легче? – спросил я.
– Легче, – сказала она.
Я взял ее за руку. Попробовал понять по теплу, что случилось. Мы, люди, часто тупим, не вовремя стараясь заглянуть в то, что было. Я не исключение.
Рука ее была теплая, потому что случилось не страшное. Багира шевельнула пальчиками. Они были маленькие, как у всех женщин, что мне нравились. А у мамы были большие? Не помню, надо же.
– Тебе сказать, что все будет хорошо? – улыбнулся я.
– Ну скажи-и, – улыбнулась она в ответ.
– Все будет хорошо, – сообщил я Багире.
Она хихикнула, но глазки закрыла, потому что где-то ей все-таки было больно.
– Где больно? – спросил я.
Она открыла глаза. Тушь снова начала таять и растворяться, маскируя чувства. Когда она выздоровеет, скажу ей, что с потекшими глазами она была тоже красивая.
– В голове, – сказала Багира, – Меня толкнули, Витя. Ударили сзади, сказали… крикнули, что я… на букву «бэ».