Призрак Проститутки
Шрифт:
— Отлично, — сказал я. — Но не думаю, что вы так наивны, как утверждаете.
— Возможно, не вам об этом судить. А теперь, Гарри, окажите мне услугу. Пишите из Уругвая длинные письма. По-настоящему длинные. Рассказывайте про свою работу. — Она нагнулась ко мне и прошептала: — Про то, чего я не должна знать. Я настолько не осведомлена в повседневных делах. А мне это нужно знать для моих исследований.
— Вы просите меня нарушить закон, — сказал я.
— Да, — сказала она, — но нас ведь не поймают, и это так просто. — Она сунула руку в кармашек блузки и извлекла оттуда листок бумаги. — Я написала тут все инструкции. Через дипломатическую почту совершенно безопасно обмениваться письмами. Абсолютно надежно. — Она кивнула, должно быть отвечая на выражение моих глаз. — Да, наверное, я прошу вас нарушить закон. Но ведь на самом-то деле это не так, мой дорогой. — И Киттредж наградила меня одним из своих влажных поцелуев, двоюродным братом настоящего. — Пишите мне длиннющие-предлиннющие письма. Вкладывайте в них достаточно, чтобы нас могли повесить. — Она издала странный смешок, словно конспирация была самой сексуальной вещью на свете.
Я прочел ее инструкцию только в самолете. Она состояла всего из нескольких строк.
Адресуйте конверт Полли Гэлен Смит. Дорога АР-105-МК. В Вашингтоне ваше письмо перешлют в почтовый ящик в Джорджтауне, который по-прежнему принадлежит Полли, но ключ от него она дала мне, так как у нее теперь есть другой почтовый ящик. Так что она и знать не будет, кто мне пишет. Besitos[51]. Киттредж.
Часть IV
Монтевидео
[1956–1959]
1
Монтевидео
Воскресенье, 14 октября 1956 года
Дорогая Киттредж!
С самого своего приезда сюда я не выезжал из города. Как мне сказали в посольстве, работать нам приходится часто по шестьдесят и по семьдесят часов в неделю. В результате Монтевидео, город с миллионным населением, где живет половина обитателей Уругвая, — это все, что я какое-то время буду видеть.
Мой отель «Виктория-плаза», новое шестнадцатиэтажное здание из красного кирпича, похоже на картонную коробку. «Вся деловая жизнь страны сосредоточена в этом городе», — сказал мне Ховард Хант перед тем, как я отправился в Монтевидео, и я решил, что мой будущий шеф уж наверняка знает, что это так, и там действительно идет своеобразная деловая жизнь: в баре отеля бизнесмены различных национальностей так и рыскают, выискивая, с кем бы заключить сделку. Поскольку денег у меня едва хватает на оплату номера, я эти дни слонялся по городу. Дело в том, что в четверг, когда я прибыл, оба моих начальника отсутствовали по делам Фирмы, и Порринджер, встречавший меня в аэропорту, посоветовал до понедельника знакомиться с городом, так как потом у меня уже не будет такого шанса. Он добавил, что у него сейчас слишком много народу и он не мог меня как следует устроить.
Замечательно! У меня такое чувство, что это мой последний свободный уик-энд до Рождества. Мои коллеги в нашем крыле посольства на втором этаже похожи на мормонов Хью. Чертовски заработавшиеся индивидуумы!
Ну и, должен сказать, черт знает как плохо быть одному в чужой стране. Я до того устал, прошагавши весь день, что заснул сразу после ужина — пока о ночной жизни ничего рассказать не могу, — а утром снова отправился бродить по городу. Поверите ли, я нахожу Монтевидео в известной мере привлекательным. Это уже достижение, поскольку при беглом осмотре ничего примечательного не обнаруживается. Уругвай вообще представляется мне малоинтересным. Страна не может похвалиться Андами — в ней и гор-то почти нет, как нет и великих амазонских джунглей. Просто холмы, на которых пасется скот. Монтевидео — это морской порт, расположенный в устье реки Плата, где она вытекает в Атлантику; благодаря большому количеству ила на дне этой реки, отделяющей Уругвай от Аргентины, цвет воды глинистый, серо-бурый, ничем не напоминающий голубизну Атлантического океана у нас в Мэне. Да и сам порт ничего особенного собой не представляет. Нечто вроде Мобайла в штате Алабама или Хобокена в Нью-Джерси — все промышленные порты, наверно, одинаковы. Доступ в доки запрещен, так что нельзя подойти к разгружаемым судам. В общем, порт выглядит грязным. Слышно лишь, как скрежещут лебедки.
На главной улице, именуемой Проспект 18 июля, очень оживленно и, как и следовало ожидать, полно магазинов, — словом, обычная главная улица, ничего особенного. На площадях стоят бронзовые конные статуи генералов.
Что ж, я уже чувствую вашу реакцию: чем же выделяется Монтевидео? Да ничем, пока не научишься внимательно смотреть.
Тут я поставил точку и отложил в сторону написанное. Нет, такое письмо не удовлетворит даму моего сердца.
Монтевидео
14 октября 1956 года
Дорогая Киттредж!
Трудно представить себе, что находишься в Южной Америке, во всяком случае, если следовать моему представлению об этом континенте. Здесь нет пышной листвы и совсем немного индейцев. Похоже, они все перемерли от инфекционных болезней, которые завезли сюда первые европейцы. Так что люди на улице похожи на обитателей Средиземноморья. На испанцев с примесью чего-то итальянского. Серьезные, с землистым цветом, лица. Архитектура старых зданий — испанское барокко и испанский колониальный стиль — не вызывает восторга, если глаз не умеет выискивать маленькие сюрпризы. Я не мог понять духа этой страны, пока он мне не открылся. У меня такое впечатление, что я живу в декорациях Италии восемнадцатого века, выполненных тушью. Подобные гравюры можно найти в старых английских книгах путешествий — одинокий путник присел отдохнуть на склоне холма и любуется пустынным пейзажем. Не только он, но и природа отдыхает. Полуобвалившееся здание мирно сосуществует со все еще стоящими постройками. Время еле движется где-то высоко в небесах. Вечность явилась в полдень и прилегла отдохнуть.
Возьмем, к примеру, Законодательное собрание. В течение недели отсюда управляют страной. Огромное, как железнодорожный вокзал, здание похоже на Версаль, скрещенный с Парфеноном, однако перед этим большущим свадебным тортом у начала широкого и пустого проспекта имени генерала-освободителя Лавелльеха стоит всего один полицейский в шляпе и пелерине, как у его парижских собратьев. Мимо проезжает один-единственный велосипедист. Сегодня воскресенье, и тем не менее! В боковой улице, идущей от этого здания, маленький толстяк в синей рабочей робе развлекает детишек, жонглируя мячом, подкинет его то ногой, то головой. Картинка из Средневековья! На соседней улице на картонной коробке сидит нищий, вытянув распухшую ногу.
Есть, конечно, части города, где жизнь кипит. Вывески на магазинах гласят: «Лола» или «Марбелла», а продают в них всего лишь одежду! В субботу улицы заполняют орды покупателей, знающих, что почем. В мясных лавках висят невероятно кровавые туши. Собственно, тут столько едят мяса (238 фунтов в год на человека!), что на каждом углу пахнет шашлыком. По пампасам бродят большущие стада быков, и их запах чувствуется во всем, что бы ты ни ел, — в рыбе, в курице, в яйцах. Однако пахнет не только жареным. Совершенно уникальны маленькие улочки и задворки. Монтевидео все время разрастается, и старые части города заново не отстраивают — их просто подновляют. Большинство местного населения живет не в те времена, в какие мы живем. Когда я покидал Вашингтон, всех волновала Венгрия, Суэц и кампания по выборам президента, а здесь я далек от того, что волнует мир. Очень немногое в мировой истории произойдет в Уругвае. Насколько я понимаю, все дело в том, чтобы научиться жить ради того, чтобы жить.
Взять, к примеру, машины. Здешний народ обожает автомобили. На улицах видишь старые, двадцатилетней давности драндулеты всех марок. Их латают и подкрашивают без конца. Наверное, у владельцев не хватает средств на то, чтобы перекрасить всю машину, они берут полпинты краски и замазывают наиболее проржавевшие места — обычно краски хватает лишь на половину дверцы.
Затем через месяц ржавчина появляется в другом месте. Если хозяин не может найти такую же краску, он красит другим оттенком. И вот машины мчатся по улицам, как стадо разноцветных коз Иосифа. Какая прыть! Прямо как призовые быки на ярмарке.
Однако во многих местах улицы безжизненно-тихи. На другом конце света, возможно, прогресс движется вперед семимильными шагами, но не в бедном квартале, состоящем из жалких домишек, где видна одна-единственная машина — старый «шевроле» оливкового цвета, испещренный ярко-желтыми и оранжевыми пятнами. И стоит такая тишина, точно я в лесу. Невдалеке мальчик в желтом свитере такого же оттенка, как и пятна ярко-желтой краски на оливковой машине. Другая старая машина на другой старой улице стоит с поднятым капотом, похожая на крякающую утку. Она выкрашена блестящей темно-синей краской. Над ней на осыпающемся балконе висит белье. Даю слово, Киттредж, одна из рубашек такая же темно-синяя, как и машина.