Призрак Проститутки
Шрифт:
В последнее время я пытался встречаться с ней менее часто, но это ничего не меняло. Теперь она беременна. Бедняжка Салли была честна, или, вернее, достаточно честна, когда ее припрешь к стенке (а я ее припер), и она призналась, что в этот период спала и с Шерманом. Так что она не знает, чей это ребенок. Хотя может поклясться, что мой.
Я почувствовал тошноту. Вскоре я выяснил, что Салли чувствует себя еще хуже. Никакого аборта она делать не станет, заявила мне Салли. Она выносит ребенка.
— И будем надеяться, что он будет не слишком похож на тебя, — сказала она.
Если это мальчик — она уверена, что он мой. Логика такого рассуждения казалась ей неоспоримой.
— Мне все же хочется, чтобы он немножко был похож на тебя, — сказала она.
Мы сидели на краю моей кровати вцепившись друг в друга — так нищие надеются заполнить теплом мучительную пустоту внутри. Впервые мы не разделись и не предались любви в одежде. Хоть я и уговаривал Салли сделать аборт, но знал, что она откажется, и обнаружил, что в затаенных глубинах моего существа сидит дьявол. Какой-то малюсенькой частице меня нравилось, что в доме Шермана Порринджера будет жить мой ребенок. Я вдруг понял, что злу вовсе не обязательно быть всеобъемлющим, достаточно, чтобы им был затронут один нерв. Тем не менее я изо всех сил старался убедить себя, что, в конце концов, ребенок-то может быть и Шермана. А потом решил, что это не важно. Шерман, преданный завсегдатай каждого хорошего (и низкопробного) публичного дома в Монтевидео, заслуживает того, что произойдет. Мне пришло также в голову, что у него может быть сифилис (в таком случае он может быть и у меня), хотя откормленный современной медициной Порринджер глотал все новые антибиотики, какие поступали в посольскую аптеку. Он был ходячим миоцинизином пенисульфаниламида.
Салли отбыла под взаимные уверения, что мы еще раз все обсудим. Я стал даже думать о будущем ребенке. Значит, какая-то частица меня окажется под крышей Порринджера. Я утешил себя мыслью, что Салли будет страстной, любящей матерью, хотя и станет покрикивать на младенца за пролитое и разбросанное.
Суббота была для меня потеряна. Вечером я заехал в посольство, положил свой конверт в ящик для диппочты и, вернувшись домой, засел за новое письмо.
11 января 1958 года
Дорогая Киттредж!
Почти полночь. Работа навалилась и закончилась, кризис у Фуэртеса оказался не критическим. Я довольно скоро просвещу вас насчет нашего уругвайского аса, но предпочитаю пояснить сначала насчет моих новых кагэбэшных друзей.
Так и слышу, как один инструктор на Ферме говорит: «Поясните!» ЦРУ умеет выуживать информацию! Насчет-времени-которое-ты-потратил, Хаб-бард, поясни-насчет-времени, которое-ты-потратил, словно память — это мощная утроба. Хватит метафор! Дело в том, что я пишу вам, а у самого голова кружится. Это от высоты? В случае если я не говорил вам, Уругвай — самая плоская страна в мире. И притом находится на уровне моря. Знаете, я выпил четыре порции виски с авокадо.
Воскресенье утром
Сегодня 12 января, и я не стану рвать последние pens'ees[97], пришедшие мне за вчерашний вечер. Несмотря на доказательства обратного, которые вы видите выше, я считаю, что мой разум делает любопытные виражи, когда я пьян.
Вернемся к Мазаровым. Некоторое время тому назад русский резидент Вархов пригласил нас в гости, было много народу. Обменявшись телеграммами со Спячкой и Кислятиной, мы согласились. Хант возглавил делегацию дипломатов, а мы с Порринджером выступили в качестве первого и второго помощников первого секретаря посольства. Хант, оглядев нашу команду, решил, что мне нужна дама.
«Как насчет Либертад Ла Ленгуа?» — сказал я на это.
«А как насчет Нэнси Уотерстон?» — ответил он.
По-моему, я так давно упоминал о нашем административном сотруднике, что следует освежить вашу память. Кажется, я дал следующее описание Нэнси: мягкая, умная, отличный работник, но некрасивая и стопроцентная старая дева.
Она была очень предана Мэхью, а теперь такой же преданностью пользуется Хант. Вначале я несколько раз брал ее с собой в гости, когда миссис Сондерстром, или миссис Порринджер, или миссис Гэтсби, или миссис Кирнс не могли найти мне пару. Нэнси лет на десять старше меня и, наверное, ни разу не была в постели с мужчиной.
Ну, будь это швейцарское посольство или даже Embajada de Gran Breta~na[98], я бы принял это бремя, но мне не хотелось чувствовать себя приниженным, появившись об руку с Нэнси в советском логове.
Хант же об этих тонкостях и слышать не хотел.
«Ты знаешь такое выражение: „Полковник просит выполнить его указание“?»
«Ховард, Нэнси не получит от этого удовольствия».
«Получит».
И он расхохотался звонким режущим смехом, какой вы не выносите. Теперь вам ясно, каким коварным псом он порой может быть. У него такой длинный средний палец, и, клянусь, Киттредж (надеюсь, моя откровенность не отвратит вас от меня), я так и вижу, как Ховард всовывает этот палец в бедный целомудренный створ мисс Уотерстон. Мне привиделось это во время нашего разговора. Я видел, как палец движется туда-сюда, властно лаская. Мозг уводит нас куда хочет, верно?
«Какой-то у тебя стал остекленелый взгляд», — сказал Хант.
«Чем мотивировано это указание?» — спросил я возможно более холодным тоном.
«Я решил, Гарри, попроказничать. Наши братья не будут знать, куда вас с Нэнси определить».
«Они сразу все раскусят».
«Ну, милый мальчик, может, и нет. Потому что я хочу, чтобы ты представил Нэнси как свою невесту».
«А вы ее об этом спросили?»
«Она человек сговорчивый. Ее это позабавит».
«Ховард, скажите мне, чем это по-настоящему мотивировано. Тогда мне будет легче».
«Советские все время сбивают нас с толку. Я видел одного из их весельчаков всякий раз с разными русскими „редисками“ на трех приемах в иностранных посольствах. И всякий раз эти малые представляли свою даму… — он развел руки и согнутыми пальцами сделал знак кавычек, — как „жену“. Настало время и нам с ними поиграть».
Словом, Киттредж, вечер получился памятный. Мы приехали в русское посольство в субботу в конце дня, солнце светило неярко, и желтый цвет их особняка не слишком резал глаза. Большинство домов в Монтевидео такого цвета, а по архитектуре русский особняк — смесь итальянского ренессанса, французского барокко, трансильванской готики, особняков в Оук-парке, штат Иллинойс, построенных приблизительно в 1912 году, и русского самовара — это большая, вытянутая в длину вилла с массивными дверями, башенками и утопленными в стены балконами, похожими на вросшие ногти, с окнами-карликами и окнами-гигантами, внушительными воротами и оградой в виде черных копий с золотыми наконечниками.
«Замок Синей бороды», — шепнул я Нэнси, когда мы вошли в ворота и были направлены строгим молодым русским моряком в сад. У меня было хулиганское желание посмотреть на окно виллы Боскеверде, где стоит наш «Болекс Х-16», и, подняв сжатый кулак, приветствовать коммунистическим салютом Финских Миков.
Ну, я никогда не описывал больших посольских приемов, исходя из того, что вы достаточно хорошо знакомы с ними по Вашингтону, так зачем загружать вас подробностями более мелкого масштаба? Однако русские угощают на славу. Они пригласили почти полный набор иностранных представительств, какие есть в городе: норвежцев, греков, японцев, португальцев, костариканцев, даже Мальтийский орден Соберана, Бельгийское королевство, Социалистическую Республику Чехословакию. Когда все прибыли, на лужайке собралось, наверное, человек сто пятьдесят, представлявших сорок посольств и консульств. Гостеприимные советские хозяева поставили тонну черной икры, безграничное количество водки плюс обычный набор закусок, большинство из которых поражают глаз, как, например, ядовито-зеленая бусинка чего-то на ярко-оранжевой, как кадмий, горке. Были поданы также красные и белые кавказские вина — ничего хуже я не пил! — и все типы из иностранных посольств усиленно практиковались со мной в английском. Есть что-то невероятно лживое в замороженном дружелюбии посольских людей. В воздухе-то ведь чувствуется такое напряжение. И в то же время идет круговерть — все перемещаются, перепархивая, как птицы.