Призрак Проститутки
Шрифт:
— «В принципе да, — прочел Халмар через мое плечо, — при условии, что соображения юрисдикции не исключают этого». — Он рассмеялся. — Насколько вы считаете вероятным, что ваш шеф даст вам избежать проверки? На пятьдесят процентов? На сорок?
В голосе Омэли появилась этакая мерзкая визгливая нотка — я чуть его не ударил. Я все еще кипел от его щелчка по затылку.
21
— Абсурд, — на другое утро сказал Ховард. — Возмутительно. Ты сумел удержаться на плаву при встрече с тяжеловесом КГБ, а они хотят посадить тебя на детектор лжи, потому что недовольны результатами встречи? Ты совершенно прав. Это вопрос юрисдикции. Я не позволю павлинам-параноикам проехать на грузовике по моей резидентуре.
— Если дело дойдет до дела, то я готов пройти этот тест, — сказал я.
— Я рад, что ты так сказал, но я здесь за тем, чтобы защищать своих людей в такой же мере, в какой я готов подвергать их риску. — Он помолчал. — Однако я хочу это дело напрочь закрыть. Ты действительно на девяносто пять процентов уверен, что точно помнишь текст записки? Вот ведь что заставило их вцепиться в тебя. Ты не можешь глумиться над их процедурами. Это все равно что надругаться над Торой или Кораном. — Он пристально посмотрел на меня. — Между нами — все равно как в воровском сообществе — насколько все-таки ты уверен?
— На девяносто процентов.
— О’кей. Придется с этим согласиться. Но почему записка Мазарова столь анемична? В этой игре непременно кого-то должны покалечить.
— Ховард, я вставлю это в свой отчет. У меня есть теория, которой никто не верит: всего две недели назад, второго февраля, русские предложили устроить встречу на высшем уровне. Русские тысячью разных способов разносят это пожелание по всему миру, и я думаю, Мазаров хотел, чтобы именно это я донес Центру: «Попробуйте устроить встречу на высшем уровне. Хрущев совсем неплохой малый». Это соответствует их пропаганде.
— Хорошо. В записи беседы действительно просматривается такая возможность. Но зачем все так запутывать? Борис ведь старый волк. Он знает кардинальную разницу между тайной запиской и политическим демаршем, которому, кстати, я ни на минуту не верю: эти советские никогда не хотели мира, им нужна лишь передышка, чтобы найти новый способ прижать нас. — Он помолчал. — Но хорошо. Борис читает свою проповедь. Мы все можем поплакать, жалея советских людей. Бесчисленное, бесчисленное множество убитых. А как насчет пяти тысяч польских офицеров, которых Мазаров помог расстрелять, и еще десяти тысяч, которые пропали без вести? Сталин знал, что делал. Он расстреливал кадры, возможно, независимой в будущем Польши. Да, Советы хотят мира — я в это поверю, когда сутенеры перестанут обирать проституток. — И он, словно по кафедре, постучал по столу.
— Вам следовало идти в политику, Ховард, — сказал я.
— Я мог бы заниматься многими вещами. Меня просто убивает, когда я вижу, что можно было бы сделать в Карраско. Мы платим немалую цену, Гарри, за нашу приверженность Фирме. Человек, работающий в ЦРУ, на всю жизнь приносит себя в жертву — ему никогда не сколотить капитала. Но это уже другой вопрос. Не будем упускать из виду нашу цель. Скажи мне еще раз, как ты понимаешь записку Мазарова.
— Ховард, я думаю, Борис был пьян и глубоко несчастен, наполовину готов был перебежать к нам, хотя и знал, что не сделает этого — если, конечно, не решит иначе, — в конце концов, он русский и наполовину сумасшедший, он любит жену, его захлестывало чувство вины, у него много всякого на совести, он хочет спасти свою душу и, если все это сложить вместе, сам поедает себя. Борис обожает Достоевского. Думаю, он хотел повеситься с помощью этой бессмысленной записки, а потом передумал и сжег ее.
— Значит, ты принимаешь его речи за чистую монету?
— По-моему, да. К чему иначе было писать такую никчемную записку?
— Господи, как ты еще молод!
— Наверное, да.
В действительности же я был потрясен тем, как легко я врал. Сколь многое я все-таки унаследовал от матери. Я впервые понял, какое удовольствие доставляли ей эти маленькие проделки. Ложь — ведь это своего рода духовная валюта.
— Так вот, я намерен дать отпор за тебя.
— Я буду вам признателен.
— Мальчик, а ты имеешь представление, как это может дорого обойтись твоему преданному слуге?
— Я думаю, немало людей выше и ниже по служебной лестнице станут больше уважать вас, если вы займете твердую позицию.
— Да. Сколько будет завоевано уважения и сколько проиграно будущим, глубоко залегшим, стопроцентным врагам? Да. А теперь скажи мне, Гарри, почему тебе не хочется проходить тест на детекторе?
— Я готов пройти этот тест, я сказал вам, Ховард, что готов. Просто чувствуешь себя таким преступником, когда к тебе прикрепляют электроды.
— Можешь не повторять. Я помню, как был возмущен, когда меня спросили, являюсь ли я гомосексуалистом. Это было много лет тому назад. Я сдержался и сказал «нет» — когда сомневаешься, держись благопристойности, — но говорю тебе, малый, если какому-нибудь психу придет когда-нибудь в голову сунуть свое сокровище мне в рот, будь этот мужик огромным негром шести футов шести дюймов росту, я под корень откушу его шедевр. Так что да, я понимаю твои чувства. Я тоже ненавижу детекторы лжи. Мы остановим этих мерзавцев — пусть не вылезают из своей норы. В конце концов, это моя резидентура.
На меня пахнуло его дыханием. Он явно пропустил две-три рюмки, а в его привычку, безусловно, не входило пить по утрам. Вполне возможно, он был взволнован еще больше меня.
Вскоре Ховард отбыл на обед с одним из своих уругвайских друзей.
— Буду держаться намеченного курса, — сказал он мне на прощание. И словно желая показать свое доверие, вышел из кабинета, оставив меня там. Это было необычно. Как правило, он запирал свою дверь. Теперь же он оставил ее приоткрытой, так что Нэнси Уотерстон со своего места вполне могла увидеть, если я стану шарить по его ящикам. В эту минуту в запертой кабине зазвонил непрослушиваемый телефон.
— Нэнси, — окликнул ее я, — вы слышите?
Она услышала не сразу.
— По-моему, — сказал я, — нам следует ответить. У вас есть ключ от кабины?
Ключ у нее был. Она сама отперла дверцу. Трубку она взяла уже после двенадцатого звонка.
— Да, — сказала она. — Он здесь. Кто хочет говорить с ним? — Пауза. — О, разговор секретный. О, боюсь я не знакома с правилами секретного разговора по непрослушиваемому телефону. — А сама пальцем тыкала в пространство между нами. «Это вас», — говорил ее палец.