Призрак Проститутки
Шрифт:
В общем, жертвы (если это может служить им утешением) были тщательно подобраны. Можно даже сказать, что операция была разработана Порринджером. Я начинаю видеть связь между тщательно, раскрашенными яйцами в коллекции Овсянки и тонкостью, с какой была продумана эта операция. Хант дал «зеленый свет»: «Посмотрите, что можно сделать, чтобы продвинуть Шеви», но осуществил все Порринджер. Точно подобрал объекты, решив, что было бы величайшей ошибкой сбить человека, сидящего непосредственно над Шеви. В КПУ могли ведь догадаться о роли Педро Пеонеса и его работе на нас, и тогда подозрение пало бы на того, кто стоит одной ступенькой ниже выбывшего. Хорошо, рассуждал Порринджер, значит, надо найти не только: подходящего чиновника, которого следует убрать, но и такого, чьим непосредственным подчиненным является человек малоуважаемый, — это позволит избавиться от двух препятствий вместо одного. А Фуэртес благодаря этим двум освободившимся местам, хотя и много выше его по иерархической лестнице, получит возможность продвинуться.
Жертва Пеонеса, которого зацепили на наркотиках, был человеком неподкупно-цельным, но его помощник был отъявленным игроком, и партийное начальство устроило над ним суд, обвинив в сотрудничестве с Пеонесом. Еще до окончания расследования человек этот подал в отставку.
Несколько месяцев спустя был произведен еще один арест, приведший к аналогичным результатам. Так нашими стараниями Шеви поднялся на четыре ступеньки выше.
Для Пеонеса крайне важно было то, что мы поддерживали с ним безупречные отношения — комар носу не подточит. Мы никогда не подсказывали Педро, под каким предлогом произвести арест, и даже обсуждали атаки на других коммунистов, включая Фуэртеса. Мы исходили из того, что в организации Пеонеса есть уругвайские коммунисты. Следовательно, лучший способ обелить Шеви в глазах собственных коммунистов — добавить его имя к списку жертв Пеонеса. И действительно, партийное начальство вскоре предупредило Шеви, что Пеонес готовит ему западню.
Соответственно Фуэртес начал говорить об угрозе своей безопасности.
«Я бы не хотел, — сказал он мне, — чтоб меня избивали duros[109] Пеонеса как коммуниста, тогда как на самом деле я давно предал коммунистов. Такое наказание будет близко к преступлению».
«А вам иронии не занимать».
«Я очень надеюсь, что встречу с вашей стороны не иронию, а лояльность. Вы что, не можете сказать Пеонесу, чтобы он с меня слез?»
«Наше влияние на этого человека весьма ограниченно», — сказал я.
«Verdad?[110] Это не то, что я слышал».
«Мы пытались установить с ним отношения, но безуспешно».
«Невероятно. Кто может заплатить Пеонесу больше, чем вы?»
«По тем или иным причинам Пеонес гнет свою линию».
«Значит, вы хотите сказать, что не станете защищать меня от полиции?»
«Я думаю, что кое-какое влияние мы сможем оказать. — Услышав его смех, я добавил: — Мы куда более законопослушны, чем вы думаете».
В последнее время у Шеви появились подозрения в связи с его быстрым продвижением по партийной лестнице. Месяца два-три назад он сказал мне: «Одно дело предать тех, с кем ты работаешь, и совсем другое — расстрелять их в затылок».
И все-таки Шеви, по-моему, сильно изменился. Во-первых, он сидит сейчас достаточно высоко, так что до него долетает воздух, каким дышат на вершине, а это тоник для его честолюбия. И во-вторых, он внешне стал другим.
Киттредж, у него верх взяла либо Альфа, либо Омега. Он прибавил в весе фунтов тридцать и отрастил огромные торчащие усы, которые вместе с мешками под глазами придают ему вид южноамериканского пирата. Представляешь его себе этаким располневшим гаучо, едущим на тощей лошаденке. При Роджере Кларксоне он вечно бегал за женщинами, теперь же стал настоящим обжорой.
ЛА/ВРОВИШНЯ начинает походить на свою кличку. Больше всего мы ныне препираемся насчет того, где встретиться. Он терпеть не может конспиративную квартиру. Да поможет мне небо, если я забыл наполнить холодильник! Он требует пива с тапас[111], бурбона с бифштексом и — хотите услышать о необычном? — сырого лука с хорошим виски! Плюс десерты! Dulces[112]. Даже один звук этого слова вызывает в памяти полузамороженные вкусности, освежающие пересохший каньон горла. Шеви ест и, не переставая жевать, говорит. Информация лучше выходит из него в то время, когда пища следует в противоположном направлении. Крохи сведений он перемежает всасыванием воздуха сквозь зубы. Порой он ведет себя не лучше Пеонеса. И все время возвращается к одной и той же теме: надо чаще встречаться в ресторанах. Мне становится все труднее ему отказывать. Во-первых, потому, что в нашем высотном доме живет поразительное количество богатых вдов и обеспеченных бывших проституток и они изучают каждого, кто появляется на их этаже. Как только кабина лифта останавливается, на площадке открываются все двери. И алчные глаза раздевают тебя. Эти дамочки, должно быть, предполагали, что с наступлением старости будут уютно жить, распахивать ставни, класть благоприобретенные бюсты на изъеденные червями деревянные подоконники второго этажа и смотреть вниз, на кипящую на улице жизнь. А вместо этого они замурованы на двенадцатом этаже и могут лишь следить за тем, кто на их площадке приходит и уходит. Нечего и говорить, что Фуэртес тоже это подмечает и утверждает, что встречаться в таких условиях опасно. Среди соседей может пойти слушок, что квартира снята El Coloso del Norte[113], а кроме того, его могут узнать. Ведь он почти всю жизнь прожил в Монтевидео.
Я ставлю этот вопрос перед Хантом, и он приходит в ярость.
«Скажи этому сукину сыну — пусть сует свои отчеты в тайник. А мы будем их забирать».
«Ховард, мы много потеряем, — мягко возражаю я, — если не будем с ним разговаривать. — Я делаю паузу. — А что, если перебраться на более уединенную конспиративную квартиру?»
«На всех конспиративных квартирах возникают те или иные проблемы. На самом-то деле его не устраивает ambiente[114]. Эта чертова обстановка! Не могу получить денег, чтоб купить что-то приличное. Не на том экономят. Ненавижу это недомыслие правительственных чиновников. Роскошно обставленная конспиративная квартира — это хорошее вложение капитала, если б только можно было убедить в этом правительство! — Он помолчал. — Парики! — неожиданно произнес он. — Скажи Шеви, чтобы всякий раз надевал другой парик».
«Не сработает, — возразил я. — При его-то усах».
«Ну просто скажи этому хмырю, чтоб приспособился. Обращайся с ним как со слугой. Это единственный язык, который уважают агенты».
Выходя после этой беседы, я подумал, что, пожалуй, провел на оперативной работе больше часов, чем Ховард. Во всяком случае, я знаю, что безусловно не надо следовать его совету. На практике к такому агенту, как Шеви, надо всегда относиться точно к младшему брату. — И большую часть времени я угождаю ему. Частично, я знаю, это объясняется моим неумением, как сказал бы Хью, стать жестче. Черт побери, я же беспокоюсь за моего агента. Шеви умеет проникать во все потаенные места в себе самом, где ты определяешь взлеты и падения своего эго. (Вопрос: мы никогда не говорили об эго Альфы и эго Омеги и их взаимоотношениях. Это целая наука, я знаю.) Шеви, как я подозреваю, относится ко мне точно к младшему брату, и я так же отношусь к нему. Приведу пример того, как он пытается ставить меня на место. Без конца рассказывает о двух годах, которые провел в Нью-Йорке, живя с негритянкой в Гарлеме. Она устраивала всякие трюки, была на наркотиках и уговаривала его стать ее сутенером. Некоторое время спустя он изменил рассказ и признался, что стал ее сутенером. Он рассказывает мне про драки на ножах с другими сутенерами, от которых волосы встают дыбом. Не знаю, сколько тут правды, — подозреваю, что он преувеличивает, я думаю, он, наоборот, всячески избегал драк на ножах, но поклясться не могу: у него на лице есть несколько шрамов. Можете, однако, не сомневаться: его рассказы достигают своей цели. Я чувствую себя совсем молокососом. А с другой стороны, мы вечно состязаемся, пытаясь доказать друг другу, кто из нас старший брат.
В последнее время, однако, у меня появились сложности в работе. Идея Ховарда писать MARXISMO ES MIERDA на всех стенах в городе, на каких только возможно, вызвала к жизни небольшую войну. Если у марксистов есть своего рода религиозное чувство, то связь марксизма с дерьмом не может не породить подобие взрыва. Крайние леваки в Монтевидео, образующие уличные шайки, являются выходцами из района доков, и их вожди входят в руководство МРО, ультралевой группы. Это парни безжалостные. Собственно, они так распоясались, что буквально измолотили наших ребят из ЛА/ВИНЫ в уличных схватках. Невесело было, скажу я вам, сидеть в машине в полумиле от ребят, услышать по переговорному устройству одно только слово «Emboscada!» — «Засада!», потом минут через пятнадцать увидеть, как ребята возвращаются с разбитыми головами, — однажды ночью из семи человек четверо были в крови. Затем дело пошло хуже: один парень попал в больницу, вскоре за ним — другой. Ховард отправился к Пеонесу с просьбой подкрепить наших ребят свободными полицейскими, которым будет хорошо заплачено из Специального бюджета. После этого ЛА/ВИНЫ выиграли несколько драк, но это привело лишь к тому, что МРО в следующий раз явились с собственным подкреплением. И ночные стычки превратились в средневековые сражения.
За последний месяц маленькая операция, в которой участвовали семеро ребят, раз в неделю малевавших на стене лозунг и раз в месяц попадавших в драку, превратилась в массовые стычки, в которых с каждой стороны участвовали тридцать — сорок человек и в ход шли камни, палки, ножи, щиты, а однажды даже стрелы — да, именно такие предметы были найдены на улице после последней выигранной нами схватки. А месяц назад одного из наших парней убили. Выстрелом в глаз. Пеонес прочесал два рабочих района — Капурро и Ла-Теха — в поисках оружия и стрелявшего и сообщил Ханту, что с убийцей расправились без суда (чему теперь мы вольны верить или не верить), но, как понимаете, характер операции существенно изменился. Пеонес держит теперь поблизости две полицейские машины на случай, если драка зайдет далеко. Однажды даже ввели в действие ЛА/МИНАРИЮ с инфракрасной камерой — они расхаживали по окружающим улицам и снимали всех молодых ребят, шедших в определенном направлении, — абсолютно нелепая затея (подумайте о затратах!), которую Хант прекратил, как только увидел, что результаты, не говоря уже о трудностях опознания, технически весьма несовершенны. (На пленке невозможно было не то что опознать кого-либо, а просто различить лица.) Я мог бы ему об этом и раньше сказать.