Призрак Проститутки
Шрифт:
В другой раз в подвале публичного дома, находившегося на улочке средней бедности, где дубовые столы были шершавыми от вырезанных инициалов, я закончил ночь с толстой веселой коротышкой, в чьих черных глазах блестело многоопытное коварство. Она была в восторге от того, что залучила американца и обследовала языком каждую мою складочку, о которой я знал и о которой не знал, так что под конец даже Омега была извлечена из тайника, где она любила Киттредж, и я совершил такой выброс, что, казалось, затопил весь город, а потом, держа в объятиях эту веселую маленькую толстушку, понял, как мужчины женятся на женщинах, владеющих лишь одним мастерством.
Мне нравилась атмосфера борделей. Они могли быть чистыми или грязными, роскошно обставленными или пустыми, в виде баров или гостиных, но освещение всегда было мягкое, а музыкальные автоматы, расцвеченные разноцветными лампочками и каскадом неоновых трубок, воскрешали в памяти городки приграничных краев. Ты мог делать тут ставки на деньги, закладывать душу, свое эго и здоровье. В последующие месяцы я дважды подцеплял гонорею и однажды сифилис, но Монтевидео — это не Берлин, и любой доктор на любой улице готов лечить тебя, никому об этом не сообщая. В Берлине за каждое приключение надо было заранее платить, здесь же, в этой части света, где илистые воды мягко накатываются на берег, инфекция неуклонно сопутствовала хорошему времяпрепровождению.
Нечего и говорить, эти ночные походы я совершал лишь потому, что какая-то часть меня была влюблена в Киттредж сильнее, чем когда-либо. Поскольку я больше не изменял ей с твердой, как глина, маленькой американской мажореткой, а окружал ее целым хором женщин — латиноамериканок, и по большей части малоинтересных, — мне не было стыдно. Наоборот, все это крайне интересовало меня, ибо я исходил из того, что схожие женщины должны и любовью заниматься одинаково, и, возможно, это была неплохая гипотеза. Я даже говорил себе, что столь быстрая потеря невинности хорошо скажется на моей будущей работе в Фирме. Знание людей, в конце концов, дает возможность хорошо выполнять свою работу.
Если первоначальный период моих походов по борделям был испытанием для моей храбрости и сердце у меня отчаянно колотилось, так как я боялся, что, будучи сотрудником ЦРУ, могу быть взят в заложники, попасть в засаду и быть подвергнут пыткам, то вскоре моя тревога сменилась пониманием того, что порок и необузданность поведения несовместимы по коммерческим соображениям: нигде в мире на сильно пьяного человека не смотрят так косо, как в монтевидейском публичном доме. Если я к тому же научился подмазывать вышибалу, это лишь подтверждало, что я американец, и притом человек сведущий. Подлинной опасностью, как я вскоре обнаружил, было одиночество, коррозийные погружения в одиночество. Вскоре на меня это стало нападать посреди запоя. Была одна такая ночь в дешевом борделе под названием «El Cielo de Husar», или «Гусарский рай», ветхом и очень старом доме начала XIX века близ доков, где в нынешней гостиной, должно быть, раньше держали лошадей, и поэтому дом этот напомнил мне Конюшню в Джорджтауне. Здесь, однако, были трещины в лепнине и крысиные дыры в плинтусах, убирающиеся в стену кровати были застелены грязными одеялами, проститутки не отличались приветливостью. Я пошел туда в ту ночь, потому что настроение у меня было соответствующее, и занялся любовью с девицей кое-как, автоматически, хотя считал этот акт достаточно серьезным, чтобы платить за него (Хаббарды всегда бдительно относились к звонкой монете и хрустящим бумажкам). Обычно я выбирал женщин, которые привносили элемент искусства в церемонию святотатства и поругания вечных заповедей, — можно выманить мальчика из храма, говорил я себе, но нельзя заставить его забыть то, чему учили в Сент-Мэттьюз. Я чувствовал себя, несмотря на выпитое, бесконечно одиноким. В тот день я дошел до того, что начал думать, смогли ли бы мы с Салли Порринджер жить как муж и жена с нашим будущим ребенком, — нет, эта мысль сразу разлетелась в прах, стоило мне представить себе, как нынешний муж Салли молотит своим фаллосом ребенка по голове. Вот какие мрачные мысли владели мной, когда я наяривал девицу в «Гусарском рае». И я решил, что человек становится извращенцем, когда его плоть похожа на резину. Пытаясь вдохнуть силы в наполовину деморализованные войска моих чресел и заставить их взять еще одну высоту, я слышал профессиональные вскрики двух проституток, доносившиеся из соседних комнат, когда они кончали одновременно с клиентами или делали вид, что кончают, — в тишине южноамериканской ночи проститутка слева от меня вскрикивала: «Hijo, hijo, hijo»[120], а проститутка справа причитала: «Да, да, да». Вот тогда я почувствовал, каково это быть самым одиноким человеком на свете. С трудом взобравшись по голому холму наслаждения, уготованному мне в ту ночь, я быстро оделся, спустился вниз выпить за стойкой бара и, не допив — я явно подходил к концу моей юности, когда не допивают до конца, — вышел из «Гусарского рая» и направился в гараж, где из предосторожности оставил машину.
По пути я встретил Шеви Фуэртеса. Это было не совпадение, а просто чудо. Так мне подумалось. Его улыбка под широкими усами была как знак Провидения. Я уже не был в конце первой длинной улицы в моей жизни, а просто посреди скверного вечера, который вдруг обернулся хорошо. Мы отправились в ближайший бар выпить, а когда четверть часа спустя остатки профессионализма заставили меня немного протрезветь при мысли о том, что не стоит нам показываться вместе на публике, мы сели в мою машину и отправились в район пляжа Поситос к его близкой приятельнице, мисс Либертад Ла Ленгуа, которая, сказал он, в тот вечер, в четверг, не работала. Мне, наверное, стоило обратить больше внимания на то, как он произнес: «Мисс Либертад Ла Ленгуа».
27
12 апреля 1958 года
Поздно вечером
Дорогая моя Киттредж!
Я уже несколько недель не писал вам, но не спешу извиняться. В конце концов, вы ведь держите меня за пределами логовища Дракулы. Однако у меня есть что вам рассказать. Видите ли, я познакомился с Либертад Ла Ленгуа. С легендарной Либертад.
Разрешите поставить все в контекст. Я должен был встретиться с Шеви Фуэртесом в прошлый четверг вечером, в паршивый дождливый вечер неделю назад, когда я так тосковал по вас, что, клянусь, чувствовал запах мулов, подохших в вашей гостиной сотню лет тому назад. Каким далеким казался мне Джорджтаун! В Уругвае кажется, что ты находишься на дне мира, или, во всяком случае, таковы были мои «веселые» мысли, когда у Шеви Фуэртеса хватило смелости позвонить мне в отель. Он, конечно, положил платок на трубку телефона-автомата, так что, признаюсь, я не узнал его голоса. Вот мерзавец! Стал разговаривать со мной пришепетывая, словно мы два гомика. (Господи, представляете, что было бы, если бы КГБ подслушивал нас? Сколько голубых агентов было бы брошено на меня в ближайшие месяцы! Хаббард, бриллиант в Андах!)
Ну, все это шутки. Шеви просто хотел, чтобы мы прокатились на конспиративную квартиру возле пляжа Поситос. На автобусе слишком долго ехать. Не мог ли бы я подхватить его? Киттредж, если я когда-либо буду готовить кураторов, я скажу им, чтобы сначала научились удить рыбу. Ты ее вытягиваешь, а потом немного отпускаешь. Это был как раз такой момент. Я подхватил его в одном баре, и мы поехали на конспиративную квартиру.
Предполагалось, что это будет обычная встреча. Последнее время, если помните, Шеви хоть и ворчал, но поставлял нам информацию о МРО — правда, сетовал, что мы используем его как наводчика. Все, кого он нам назвал из числа лидеров МРО (а таких было четверо), оказались в больнице.
«Я дурак, каких свет не видывал, — сказал мне Шеви. — Пеонес и его бандиты явно работают на вас».
«У Пеонеса есть собственные источники информации», — сказал я, но Шеви только рассмеялся.
«Я мог бы рассказать вам все про Пеонеса, — сказал он. — Я хорошо его знаю. Мы вместе росли».
«В самом деле?»
«В Монтевидео все растут вместе. Пеонес — дикий громила. И опасный человек».
«В самом деле?»
«А по большому счету он дурак».
«Почему вы мне это говорите?»
«Потому что решил вам сказать. Если бы не решил, вы бы из меня это даже пыткой не вытянули».
«Согласен».
«Por fortuna[121]. — Но он был доволен, что я воспринимаю его всерьез. — Педро Пеонес до безумия влюблен в одну проститутку, с которой я дружу, — продолжал Шеви. — Он так ее любит, что, если понадобится, предаст всех вас».
«Неужели дело может до этого дойти?»
«Кто знает? На первый взгляд не похоже. Мисс Либертад Ла Ленгуа — примитивная капиталистка. Ее интересует лишь накопление капитала. Зачем ей, чтобы Пеонес предавал кого-то из вас?»
«Дельцы всегда могут перессориться».
«Muy jocoso».
«Jocoso?»
«Очень смешно, — сказал Шеви. — Она станет уговаривать его предать вас, только если ей это будет выгодно. Если, к примеру, русские сделают ей предложение, от которого она не сможет отказаться, она заставит Пеонеса работать с ними».
«Должно быть, она производит сильное впечатление».
«Невыразимо сильное. Вот увидите ее — сами поймете, что я имею в виду. Она обладает уникальной властью над людьми».