Призрак Проститутки
Шрифт:
На этот раз Кэл легко разделался со мной сначала правой рукой, а потом и левой. Мы повторили. Он без труда уложил мою правую, а с левой провозились чуть дольше. Наконец в третьем, и последнем, раунде я одолел его левой, и мы оба остались довольны.
— Я горжусь тобой, — сказал он.
Затем на грани теплового удара, приступа рвоты, а быть может, и сердечного приступа мы снова немного поплавали, оделись, и я сунул ключ в зажигание своей служебной машины, не отважившись продемонстрировать отцу белый кабриолет, взятый напрокат на проценты от бангорских облигаций; мы помчались на острова и остановились на Исла-Морада, когда наши желудки одновременно напомнили о себе. В рыбном ресторанчике, откуда с одной стороны палубы был виден залив, а с другой — Атлантический океан, мы ели крабов-отшельников, запивая их пивом, и я окончательно убедился, что все эти четыре часа походили не столько на стандартные испытания при приеме на работу, сколько на смотр придирчивым отцом достоинств своего старшего и по крайней мере до сих пор третьего — и последнего в списке любимцев — сына. Мы просто глазели друг на друга, улыбались, похлопывали один другого по плечу и потягивали пивко, тыкая двузубыми вилочками в крабью мякоть перед тем, как плеснуть на нее майонезом. Боже, как мы любили друг друга.
— Это чертово управление сделало для тебя больше, чем я, — произнес отец.
— Нет, сэр, — возразил я, — мой отец, Кэл Хаббард, не олух. Мы оба вспомнили тот день, когда я сломал ногу, катаясь на лыжах. И улыбнулись друг другу понимающей улыбкой, словно друзья-путешественники, вместе пересекшие континент и разделившие счастье, увидев наконец долгожданное море.
— Рик, мне нужен помощник, — сказал Кэл, — и, надеюсь, ты и есть то, что надо. Вернее, надеялся, что это так, а теперь уверен.
— Я тоже в этом уверен, — с готовностью подтвердил я, подумав о Модене. Я никогда не любил ее сильнее, чем в эту секунду. Я знал о ней больше, чем кто-либо во всем управлении, но в то же время не знал ничего — лишь то, что обожаю ее и что она наделила меня какой-то волшебной, неведомой мне доселе силой. — Дай мне задание посложнее, — сказал я отцу, — и ты не пожалеешь.
— Это дело достаточно сложное, — сказал он. — Прежде всего абсолютное «тише, мыши…». Начнем с этого. Мне все в тебе нравится, кроме одного.
— Выкладывай.
— Кроме твоей дружбы с Хью Монтегю.
Не стану делать вид, будто я не удивился, но сказал лишь:
— Я не уверен, что мы так уж дружны сейчас.
— Почему же тогда он обедал с тобой в ресторане «У Харви»?
— Я хотел, чтобы он помог мне получить дополнительные средства для беженцев. — И я ударился в объяснения.
Кэл впился в меня взглядом и не отпускал, следя за каждым моим движением, как в недавнем боксерском поединке. Не знаю, был ли он полностью удовлетворен, когда я закончил, но мне было обидно, что столь чудесное начало дня вдруг омрачилось до такой степени, — вдвойне обидно, что обыкновенная вашингтонская сплетня воспринимается как разведданные, но я знал отца достаточно хорошо и понимал, что он хочет от меня клятвы.
— Ничего из того, что ты скажешь, — произнес я надлежащим тоном, — никогда не будет повторено мной при Хью Монтегю ни намеком, ни впрямую.
Он протянул руку и сжал мою в своей излюбленной манере — так, будто пытался выдавить из пальцев костный мозг.
— Ладно, — сказал он, — я просвещу тебя насчет Хью. Он, конечно, великий человек, но сейчас он меня дьявольски пугает. У меня нет прямых доказательств, но, похоже, у Аллена такое же ощущение. А Биссел, как известно, Хью Монтегю на дух не переносит. Они просто несовместимы. Беда в том, что Хью слишком много знает обо всем, что происходит. Черт, на него натыкаешься на каждом перекрестке в Фирме! И это просчет Аллена. С самого начала он хотел, чтобы кто-то из нас был не связан с остальными, мог приглядывать за всем и докладывать ему напрямую. Так Аллен пытался оградить себя от нашей бюрократии, которая способна отбиться от рук и начать вертеть всем без его ведома. В результате Хью захапал себе такие полномочия, которые дают ему доступ во все и вся. Его вотчина превратилась в чертову паутину, в империю внутри империи. И он категорически против Кубинской операции.
— Ну а я — за.
— Это чертовски разумно с твоей стороны.
Я колебался, говорить ему или нет о работе, которую я делал для Хью, и все же решил, что не стоит. Внезапно возникший инстинкт властно подсказал мне, что я должен работать и с Хью, и с Кэлом параллельно, но с каждым — в его собственной нише. Вероятно, впервые в жизни у меня появился шанс претендовать на водительское кресло. Хотя меня слегка путала перспектива открывавшегося передо мной по моей воле дополнительного измерения, должен признаться, мне хотелось попробовать себя в новой роли, требующей предельной мобилизации моих способностей. Нет, я не грохнулся в обморок на пороге.
— Короче, — продолжил Кэл, — Хью уже достал меня, и, когда Аллен решил поручить мне весьма деликатное дельце, я согласился, но лишь при условии, что Монтегю ни сном ни духом не будет об этом знать. Аллен пообещал.
Я кивнул.
— Связь идет напрямую, — добавил он, — Аллен — Биссел — я. Отныне от меня — к тебе. У меня есть порученец, закрывающий Нью-Йорк и Вашингтон, но мне нужен человек в Майами. Так что теперь — полный комплект. Круг очерчен, вход закрыт, понял?
— Дассэр.
Он покосился на рыбацкий баркас, прочерчивавший борозду между двумя далекими коралловыми островками.
— Рик, я должен заметить, что отношусь к этой операции с большим пиететом. Я не испытывал такого нетерпения с четырнадцати лет, когда мне сказали, что я включен в сборную Сент-Мэттьюз по футболу, а должен тебе напомнить, что такому юнцу эта честь доверялась впервые. То же и теперь: если я просыпаюсь среди ночи, строго между нами, клянусь — у меня перехватывает дыхание. Ибо самое главное в предстоящей Кубинской операции — буду предельно краток — то, что Аллен решил окончательно: Фидель Кастро должен быть устранен — это однозначно.
Неужели он забыл о моем звонке?
— Этот слух здесь гуляет вовсю, — сказал я.
— Понятно, — кивнул он, — ведь ты имеешь дело с кубинцами. Любое допущение, каким бы чудовищным, экстравагантным или сенсационным оно ни казалось, для них — расхожая сплетня. Но в глубине души ни один кубинец не верит, что может снести Кастро башку. А мы можем и сделаем это.
— А как насчет Тото Барбаро?
— Забудь о нем напрочь, пока. Он набрался наглости сунуть свой длинный нос ко мне. Все его наводки соответственно побоку. Считай его подставой. Он, вполне вероятно, таким и является.
— Дассэр. — Я сделал паузу. — А конкретные сроки?
— Кастро должен быть убран с дороги до первых чисел ноября.
— До выборов?
Он взглянул на меня:
— Совершенно верно.
— А могу я спросить, как высоко это решено?
Он покачал головой:
— Сын, жизни не хватит понять нашу Фирму. Я еще сам не разобрался, как тут все вертится. Но одно ты должен зарубить себе на носу. Мы все склонны трепаться больше, чем следует: все мы не боги, и нам свойственно мыслить вслух, проверяя, как воспринимает эти мысли ухо собеседника. Но только есть вопросы, которые не следует задавать. К подлинной безопасности есть один-единственный ключ. Все очень просто. Пока тебе не сказали, где задумана операция, не спрашивай, откуда растут ноги. Тебе это знать не нужно. Достаточно начать в этом копаться, и мы уже не можем никому доверять, в том числе и себе. Поэтому я просто не желаю знать, исходит ли это от президента Эйзенхауэра, от Ричарда Милхауза Никсона или от самого Аллена. Мне об этом было сказано достаточно авторитетно, поэтому я считаю, что инициатива исходит не от Аллена и, могу поклясться, не от Биссела. Он предпочитает сам получать указания и оттачивать детали. Хорошо, скажешь ты, если речь идет о первых числах ноября, вероятнее всего, это Никсон. В конце концов, Куба в его ведении, и ему очень даже светит победа на выборах, если Кастро к тому времени будет за бортом, а наши кубинские воины — в горах. Но мы и тут не лезем с вопросами. Может, это сам Эйзенхауэр. Когда недавно Патрис Лумумба гостил в Вашингтоне, там его принимали как Мистера Африку. Госдеп даже уговорил Айка поместить его в Блэйр-Хаус — они, надо думать, хотели порадовать дорогого гостя, дав ему понежиться в тени Белого дома, но, увы, мистер Лумумба — революционер и восторга по этому поводу не выразил. Он там со своей братией всю дорогу смолил марихуану, оставив плевки и окурки в каждой пепельнице, прямо на госдеповском гербе. В сопровождении своих верных приспешников он посещал шаманские обряды — окровавленные куриные перья летели во все стороны, — а потом, окончательно одурев от собственной наглости, потребовал, чтобы Госдепартамент предоставил ему красивую белую проститутку, предпочтительно блондинку. Ему, дескать, в Блэйр-Хаусе не хватает женского общества. Тогда якобы Эйзенхауэр возмутился и сказал: «Кастро и Лумумба — оба вышли из „Черной дыры Калькутты“. Неужели никто не в состоянии как-то с ними справиться?»