Призрак Проститутки
Шрифт:
Той ночью чем глубже Модена и я познавали друг друга, тем больше оставалось еще узнать. Я никогда не был так ненасытен, но ведь и никогда доселе я не ласкал ни любовницу кандидата в президенты Соединенных Штатов, ни женщину, у которой был роман с самым популярным в Америке певцом, ни ту, которой, возможно, придется лечь под звероподобного предводителя преступного мира. Ничего себе увертюра, но я не грохнулся на пороге — во мне вдруг проклюнулся циклоп по прозвищу Мародер. И тут уж я пограбил от души.
Когда все было кончено, мы спустились с небес на землю и уснули в объятиях друг друга, но около двух часов ночи Модена проснулась и прошептала:
— Я хочу есть, Том, есть хочу.
Мы ели на южной оконечности Майами-Бич, среди круглосуточной суеты Коллинз-авеню с ее никогда не закрывающимися кинотеатрами, стриптиз-барами и мотелями, где номера сдаются на час, а выписанные неоновыми трубками названия противно шипят, — жевали бутерброды, пили кофе и пытались разговаривать. Мне казалось, что я плыву в лодке и к тому же мертвецки, но удивительно сладко пьян. Никогда в жизни я не испытывал такой умиротворенности. Последняя приливная волна моего служебного рвения воплотилась в предложение перейти на условный язык. Она радостно подхватила эту мысль. Страсть к конспирации сидела в ней, как джинн в бутылке. Мы договорились встречаться в барах отелей неподалеку от «Фонтенбло», но у каждого отеля будет псевдоним: если, например, я говорю ей «Бо риваж», это значит «Иден-рок», а если «Иден-рок», то это «Довилль», ну а «Довилль» будет на самом деле означать «Рони-плаза». Встреча в восемь вечера начнется в шесть. Инструкцию я составил в двух экземплярах и один вручил ей.
— Мне угрожает опасность? — спросила она.
— Пока нет.
— Пока?
Я не знал, хочется ли мне вообще возвращаться в реальный мир.
— Меня беспокоит мистер Флад, — сказал я наконец.
— Сэм меня пальцем не тронет, — убежденно заявила она.
— Тогда, — сказал я, — он может тронуть меня. — Я тотчас пожалел, что это сказал.
— Знаешь, — сказала она, — мне так хорошо. Мой отец был мотогонщиком, и мне кажется, что его кровь бурлит во мне сегодня. Я будто в небесах парю…
Негр-сутенер в дальнем углу зала пытался поймать ее взгляд, но она не обращала на него внимания, и он испепеляюще посмотрел на меня.
Я чувствовал себя так, словно наконец причалил к берегу, о котором мечтал всю жизнь.
19
Прошло две недели, прежде чем я узнал, отчего Модена была так безутешна, вернувшись домой. Теперь, когда мы стали любовниками, Модена рассказывала о себе куда меньше, чем во время наших двух коротких свиданий за рюмкой вина. Мы могли без конца говорить о ее детстве и о моем, о певцах и ансамблях, о фильмах или книгах. Она, например, считала, что «Великий Гэтсби» критики «перехвалили» («автор не знает о гангстерах ничего»), а «Унесенные ветром», конечно, классика, «хотя понадобился фильм, чтобы убедить меня в этом».
Меня все это мало интересовало. Если бы мы были женаты, ее вкусы могли бы показаться мне порядочной тошнотиной, но тут до меня вдруг дошло, что я просто никогда не задумывался, а каково мое собственное отношение к «Великому Гэтсби». Об этом просто не раздумывают. В Йеле уж точно. Это было столь же нелепо, как задаться вопросом, трогает ли тебя святой Франциск Ассизский. К счастью, наши мнения совпали по поводу «Над пропастью во ржи».
— Божественно! — воскликнула Модена! — Хотя и не классика.
На этом с литературой было покончено. Зато ели и пили мы ох как неплохо. Она знала все лучшие рестораны в Южной Флориде. Как только у меня выдавался свободный денек — а теперь, когда мой БЕСПЕЧНЫЙ добрался наконец до настоящего времени, свободные субботы и воскресенья стали реальностью, — мы (несмотря на ее сверхдлинные ногти) нередко катались на водных лыжах или занимались подводным плаванием у коралловых островков, а субботний вечер коротали за полночь в барах Ки-Уэста. Самое удивительное, дело обошлось без единой драки. В сущности, я был настолько зелен в роли кавалера потрясающе обворожительной девушки, что мгновенно изготавливался к бою, стоило только кому-нибудь поглядеть на нее. Не слишком полагаясь на свой потенциал в боевых единоборствах — азов этого искусства, преподанных на Ферме, было явно недостаточно, — я тайком взвешивал внешние данные каждого предполагаемого оппонента, но в конце концов сообразил, что драка весьма маловероятна, пока вашей даме не взбредет в голову самой ее спровоцировать. Модена в этом смысле была молодцом. Не знаю наверняка, как это у нее получалось, но думаю, что переработка десятка тысяч, а то и более пассажиров в год на борту самолета благодатно сказалась и на моем здоровье. Она была мила с незнакомыми самцами, но без излишнего флирта, и всегда давала понять, что ее выбор на этот вечер — я и она будет со мной. Короче, я остался цел. Более того, я расцвел. Возможно даже, что выглядел со стороны куда лучше, чем в собственных глазах. Клянусь, я был готов умереть, прежде чем с моих губ сорвалось бы чудовищное: «Да бери ты ее и пользуйся», и я знал, что мне суждено всю жизнь терзаться вопросом, врал ли Дикс Батлер или говорил правду.
Мы ездили на машине в Тампу и Фламинго, что на знаменитых флоридских болотах Эверглейдс. Когда мы вместе проводили день накануне ночи любви, особенно приятно было мчаться с ней в машине. Она обожала открытые машины. Их я и арендовал. У меня был кое-какой капиталец, завещанный дедом с отцовской стороны, — облигации Бангор-Сити, штат Мэн, выпущенные в 1922 году, — к которому мне дозволялось прикоснуться лишь по достижении сорока лет. Сейчас я мог пользоваться процентами, но только по-тихому, поскольку по семейному протоколу это было табу. Кто знает, почему в нашем семействе кто-то делал так или эдак? Как бы там ни было, я, внешне вполне добропорядочный Хаббард, никогда не забывал переводить проценты на свой банковский счет. И теперь былая моя бережливость взвизгивала и разражалась проклятиями в мой адрес всякий раз, как я пытался удовлетворить очередную прихоть божественной Модены Мэрфи. Я так страдал от бесконечной тяжбы между спонтанной расточительностью и генетической скупостью, что конфликт между Гарри Хаббардом и Томом Филдом, транжирившим ренту на роскошную жратву и белые кабриолеты, становился просто невыносимым.
А как Том и Мо любили кататься! Стояла жара, уже зарядили дожди, и я начал обращать внимание на небо Южной Флориды. Чудесным утром оно невесомо расстилается над тобой, его чаша пуста, и лишь бескрайняя голубизна отражается в зеркале Великих болот подобно эмпиреям американского Запада, но если земля Флориды всегда плоская, как водная гладь, у небес бывает своя топография. Водяной шквал подкатывает так же внезапно, как обласканные солнцем вершины проваливаются в черноту пропастей. Форма и поведение дежурного облака должны всегда находиться в поле зрения, иначе не успеешь поднять верх машины. Иногда облака горделиво выплывают из-за горизонта, оповещая о приближении тропического ливня заранее, а то возникают из ничего, словно крюки, готовые продырявить небо. На черном фоне атмосферной ярости штормовые тучи напирают и лезут друг на друга, меняя свои и чужие масштабы и очертания, в то время как нижняя часть картинки не меняется, лишь встречные насекомые оставляют на ветровом стекле темные плевки, и их внезапная гибель еще долго напоминает о себе сквозь лавину дождя.
Разверзлись хляби небесные — это уж точно про юг Флориды! Вот вы летите по шоссе на скорости, раза в два превышающей допустимую, и путь впереди, как длинная белая стрела, упирается в горизонт, а спустя всего несколько мгновений со всех сторон, будто великаны в капюшонах, вас обступают грозовые облака. Через десять минут сплошная стена воды вынуждает свернуть на обочину и переждать. Гнев небесный, такой же сокровенный и всемогущий, как гнев родительский, обрушивается на жестяную шкуру машины. Но вот дождь перестал, и мы с Моденой — ее головка на моем плече — снова мчим по просторам Южной Флориды.
Мы ни разу не заводили речь о том, что произошло в Лос-Анджелесе. Она никогда не вспоминала ни Джека, ни Сэма. Они будто испарились, и, учитывая глубину ее раны, я эти вопросы не поднимал. Печаль и безмолвие водили с ней дружбу. Да и я, быстро привыкнув к этому и перестав тосковать по Киттредж, мог часами ехать с Моденой в машине, не произнося ни слова. Оптимизм любовника убеждал меня, что молчание сближает нас. Я думал так до тех пор, пока не заподозрил, что даже во время любовных утех мысли Модены где-то совсем в другом месте, и вот тогда-то до меня и дошло, как много еще с нами обожаемого кандидата. Подчас где-то посередине акта я вдруг чувствовал, что Модена где угодно, только не со мной, и меня охватывала тоска, как на затянувшейся вечеринке.