Призрак Проститутки
Шрифт:
Отец пожал плечами.
— Возможно, именно это и дало старт нашей операции против Кастро, Никсон воспринял эти слова как прозрачный намек, но я получил от Аллена «добро» только на разговор с Бисселом. А из беседы с последним я понял лишь то, что решение принято и действовать придется через представителей преступного мира, потерявших в Гаване свои казино. Короче, исполнителями станут воротилы, которых обобрал Кастро. Никто, кроме нашего брата, не должен заподозрить, что они пошли на это по каким-то иным причинам, кроме личных, вполне понятных и лежащих на поверхности. «Итак, — сказал Биссел, — теперь, когда у тебя есть генеральный план, заполни пустые графы». — «Не могли бы вы подкинуть идейку, с чего начать?» — спросил я. «Решай сам, — ответил Биссел, ты ведь знаешь кучу людей». Тут он прав, но из той ли они оперы? Пару дней я чувствовал себя полным придурком, Рик. Я так долго пробыл на Дальнем Востоке, что могу отыскать тебе гонконгского заплечных дел мастера, способного по миллиметру вырывать ногти, но, как это ни грустно, знакомств среди классных умельцев в этой милой среде здесь, на родине, у меня — раз, два и обчелся. Короче, я не знал, с чего начать. Казалось, наконец-то, вот оно, а я и не знаю, кто у нас, в Америке, подходящий кадр. Я даже подумал, — попробуй только проболтаться кому-нибудь: сразу лишу наследства, — не звякнуть ли старой подруге Лиллиан Хелман. У нее сто лет назад был роман с Фрэнком Кастелло, которым она до сих пор гордится, и я подумал, что, может быть, она представит меня этому легендарному тигру гангстерских джунглей. Слава тебе Господи, я вовремя одумался. Ведь Кастелло, в сущности, давно вышел из игры. Но тут меня вызвал Биссел и дал наводку. «Работай с Бобом Мэю», — порекомендовал он. Вот это другое дело. Тебе предстоит рано или поздно познакомиться с ним. Трудился когда-то на ФБР, теперь — человек Ховарда Хьюза. Делал кое-что и для нас. В свое время я контачил с Бобом Мэю на Дальнем Востоке, и, должен тебе сказать, это фантастический тип. — Отец помедлил немного, разглядывая ладони. — Вот пока и все, в общих чертах. Иерархически вся ответственность на мне; в оперативном плане — я сижу у кромки поля и жду доклада от Мэю. Такая позиция подсознательно не доставляет мне особой радости. А возвращаясь к тому, откуда все это пошло, Ховард Хьюз приходит на ум так же быстро, как Никсон. Но делать вид, что я всем доволен, не стану. Черт с ним. Где там счет, и поехали назад.
По дороге в Майами он слегка дополнил рассказ.
— Скоро предстоит ряд встреч, — сказал он. — Сам я там, возможно, буду, а возможно, нет. У Мэю свои грязные контакты, а я должен блюсти кое-какую гигиену.
— Я что-то пока не угадываю своей роли.
— Гарри, я заранее не могу предугадать, будет эта работа отнимать у тебя час в день, неделю или же поглотит тебя целиком. Если честно, то я пока сам не уверен, что владею ситуацией.
— Ты никогда не был так скуп на слова, — сказал я. Это было весьма задиристо с моей стороны, но его мрачное настроение побудило меня к этому.
— Развод с Мэри меня чертовски подкосил, — признался отец.
Какое-то время мы ехали молча.
— И виноват только я, — сказал он после паузы. — Мэри свыклась с моими изменами, но не смогла простить, когда я завалил служанку днем на нашу супружескую постель в Токио, — я думал тогда, что Мэри вернется из похода по магазинам не раньше вечера.
— Боже правый, — воскликнул я, — на кой черт тебе это сдалось?
Он вздохнул:
— Слабое оправдание, но, наверное, безопасный секс со временем становится слишком скучным, как встреча со сговорчивым деловым партнером. К тому же в каждом из Хаббардов сидит бесенок. Знаешь, чем я горжусь больше всего в своей жизни? Четырнадцать лет назад, в новогоднюю ночь сорок шестого, первого года без войны, незадолго до того, как мне стукнуло сорок, я трахался — стоя — с девицей, с которой познакомился в тот вечер в клубе «Серых голландцев».
Он примолк, едва сдерживая исповедальный порыв, но ровно настолько, чтобы извлечь из меня:
— Ну и что тут такого особенного?
— А то, что мы занимались этим в четыре утра, стоя на островке Парк-авеню, что между Шестьдесят второй и Шестьдесят третьей улицами, на виду у пары тысяч окон, и я был силен, как никогда. Подъехала патрульная машина, остановилась рядом, и коп-ирландец высунулся из окна со словами: «Эй, чем вы там, черт вас дери, занимаетесь?!» — а я ответил: «Прелюбодействуем, сэр. Мы тут прелюбодействуем и будем этим заниматься, пока стадо не придет домой, а вас — с Новым годом!»
— Ну а он что?
— Кинул гадливый взгляд — типичный коп нью-йоркский! — и укатил.
И отец рассмеялся с неподдельным удовольствием, запасов которого наверняка хватит, чтобы и в будущем со светлой радостью вспоминать о прошлом, а когда он умолк и опять помрачнел за милю-другую до города, я почувствовал, что его снова одолели тоскливые мысли о разрыве с женой. В конце концов он заговорил, но уже на совсем другую тему.
— Знаешь, сын, — сказал он, — я чувствую себя вполне на уровне, чтобы соответствовать тому, что от меня требует эта операция. Однажды в УСС, во время войны, мне пришлось убрать предавшего нас партизана. Кончилось тем, что я задушил его голыми руками. Стрелять не мог — слишком громко. Я никому об этом не говорил до сегодняшнего дня. — Он поглядел на меня. — Но тебе сегодня расскажу. Возможно, я потерял жену, зато нашел сына.
— Возможно. — Я не настолько доверял себе в этот момент, чтобы развивать тему.
— Я имел в виду, что ни с кем до сих пор не откровенничал о том особом чувстве самореализации, какое дает человеку убийство себе подобного, и, поверь мне, это дьявольски острое чувство. Долго, очень долго после этого я не мог понять, хороший я человек или плохой. Но в конце концов понял, что это не важно — я просто отчаянный хулиган. Иными словами, не от того меня воротит, что нам предстоит сотворить, а от того, что не я командую парадом. Пока не я.
20
В тот же вечер после отъезда отца в Вашингтон у меня было позднее свидание с Моденой. Она возвращалась в Майами с вечерним рейсом, и мы должны были поехать на конспиративную квартиру. Модена не любила гостиниц, особенно въедливых портье. «Майами-Бич, — как-то раз сказала она, — это маленький мир для его обитателей, и я среди них заметна».
После этого я остановил свой выбор на небольшом, но элегантном местечке в Ки-Бискейне. Виллу сдавал «Зениту» богатый кубинец, проводивший лето в Европе, и я счел ее подходящей для нескольких встреч. Как правило, я заезжал за Моденой в аэропорт на своем белом кабриолете, и мы мчались по дамбе Риккенбеккер через Бискайский залив к вилле на Норт-Машта-драйв. Мы устраивались на ночь в хозяйской спальне, а утром, проснувшись, наслаждались сказочной панорамой: королевские пальмы, белые строения, манговые заросли на берегу и яхты в бухте Ураганов.
Естественно, мне пришлось пофантазировать, балансируя на тонкой проволоке вранья между Проституткой и учетом явок в «Зените», но риск, казалось, был относительно невелик. Из всех разведчиков в Южной Флориде только Хант имел право спросить, для чего я использую конспиративную квартиру, и хотя по нашему распорядку он получал уведомление всякий раз, как только я расписывался в ведомости на пользование явкой (а Хант, зная этот престижный адрес на Норт-Машта-драйв, не мог не поинтересоваться, кто там бывает), моя тайна, благодаря некоторым процедурным ограничениям, была защищена. В ведомости вилла значилась как «владение Джи-30». Если, допустим, я зачастил бы туда и Хант решил вдруг полюбопытствовать, к чему бы это, ему все равно понадобилось бы отыскивать адрес и владельца в справочнике с соответствующим грифом для внутреннего пользования, а это хлопотно. Кубинцы шли сплошным потоком, и нам непрестанно приходилось пользоваться явками. Короче, бояться мне было нечего. Однажды, во сне, мне все же померещилось, что Хант стоит в дверном проеме и принюхивается, оглядывая спальню и нас с Моденой в любовном клинче, но, к счастью, это был всего лишь сон. Меня приятно удивляло, насколько незначительны мои теперешние тревоги по сравнению с тем, что я мог бы сейчас испытывать, служи я первый год в ЦРУ, и я решил, что уже начал жить в соответствии с одним из любимых изречений Проститутки: наша профессия вырабатывает привычку к шаткому фундаменту под ногами.
Словом, я гордился тем, что незаконно пользуюсь виллой Невиска. Ее гладкие стены были ослепительно белые, как у всех построек на побережье Южной Флориды, а ее название, означавшее по-испански «снежинка», каждый раз вызывало у Модены такой наивный восторг, что я начал сомневаться, сумел ли ее отец-инженер привыкнуть к жизни в богатом квартале. Порой, когда ее манера пространно выражаться — результат многолетних школьных уроков риторики — начинала мне слегка надоедать, я, надо признаться, склонен был считать всех выходцев со Среднего Запада придурками. В защиту столь недостойного предубеждения должен заметить, что любое сооружение, не лишенное очарования или «историческое», вызывало у нее преувеличенно восторженную реакцию. Модена обожала окна небольшой формы, крылечки с деревянной резьбой, стены пастельных тонов и, конечно же, романтические названия — вилла «Снежинка» было верхом совершенства! Модене нравились даже псевдоклассические особняки в Ки-Бискейне. (Для меня это было существенно, поскольку ничто в ней не напоминало Киттредж.) Как бы там ни было, меня постоянно преследовали картинки из жизни девочки Модены на богатых улицах Гранд-Рапидс, и в итоге я пришел к выводу, что ее пренебрежение к моему столь неказистому на вид бытию — «ты, похоже, самый бедный из тех, с кем я встречалась» — с лихвой компенсировалось безграничным благоговением перед такими бесспорными достижениями, как диплом Йеля и профессия, о которой я не мог ей говорить. О Сент-Мэттьюз не стоило и упоминать.
Я к ней несправедлив. Модена знала то, что знала, а недостаток знаний легко восполняла абсолютной уверенностью в себе. Например, она обожала танцевать. Однако после парочки вечеров в ночном клубе мы это дело забросили. Я был всего лишь неплохим партнером, зато она могла бы профессионально посвятить себя танцу. Демонстрируя варианты самбы и меринге, ча-ча-ча или мэдисона, умение превратить простой тулуп в тройной и тому подобное, она хотела лишь доказать, что и тут королева. Модена не испытывала ни малейшего желания подтянуть меня до своего уровня, научить «как надо» — она бы глупо выглядела, пояснила она. В ее решительном отказе от сотрудничества сквозил девиз художника-аристократа: талант — монета неразменная. Перед вами искусство!