Призрак в Лубло
Шрифт:
И о другом, более важном деле доложили панове сенаторы своему губернатору: о чем им поведала колдунья генерала Берчени. (Этот титул был для нее прямо-таки дипломатическим иммунитетом: старуху не только не обижали, но даже почитали.) А старуха велела передать лублойцам так: не станет птичка прилетать под кровлю, если разорите ее гнездышко. Уберите женщину с дороги.
Козанович не знал, что и ответить:
– Гм, есть что-то в этом. Но увидим, подумаем после того, как я назад ворочусь.
А собирался он в Краков. Дела у него были в правительственном кабинете. Но попутно решил губернатор заглянуть и в королевский дворец: ведь он был любимчиком короля, тот знал его еще с тех пор, когда Козанович служил при дворе пажем.
В королевских покоях губернатор встретился с начальником полиции Новоградским.
– День добрый, дружочек, - весело закричал ему навстречу Новоградский.
– Ну, как дела в Лубло с фальшивыми денежками, дружочек? Нашел что-нибудь, дружочек?
Козанович покачал головой:
– Фальшивые деньги чеканят не в Лубло. Сепешский край кристально чист в этом смысле.
– Да?
– недовольно заметил начальник полиции - тогда это меняет дело. В неприятную для тебя сторону. Потому что фальшивые деньги есть, а следов, откуда они берутся, нету.
– Вот именно...
– Знаю, знаю, призрак, конечно, во всем виноват, призрак, - продолжал начальник полиции, иронически улыбаясь и уже не приговаривая: «мой дружочек».
– Да нет, призрак - пятая спица в колеснице, - серьезным тоном возразил Козанович.
– Касперек еще при жизни украл бочонок, полный золота, у одного виноторговца из Варшавы по имени Черницкий. Все признаки говорят за то, что в бочонке-то и находились фальшивые денежки. Об этом своем подозрении я сегодня и доложу его величеству. Не мешало бы взять под наблюдение полиции этого Черницкого.
Тут уж Новоградский даже и «ты» перестал говорить губернатору, а небрежно загнусавил:
– О-го! Да вы, как посмотрю, наивный человек, мой милый губернатор! Я прежде и сам думал, мол, знаю я это дело. Мол, и у меня есть нос, чтобы нюхать. (Нос у него был преогромный и отменно красный - от частых выпивок.) Да только едва я услышал звон фальшивого талера из Лубло, как этот звон выбил у меня все другие звуки из головы, потому что и на это у меня есть уши. (Уши у него действительно тоже были, и даже с сережками в них.) Однако присмотримся к этому случаю попристальнее, потому что, поверьте мне, глаз у меня тоже наметанный. Касперек согласно обвинению украл только один бочонок, и в этом бочонке были только золотые. Однако откуда вдруг появились фальшивые серебряные талеры? Ну-ка, скажите мне, мой маленький губернатор?
– Да, этот момент неясный. Хотя без него все остальное ясно как божий день. И все равно, именно здесь надо искать. Здесь собака зарыта, - повторил губернатор убежденно.
– Ладно, ладно, - сухо засмеялся начальник полиции, величественно покачал головой и подергал плечами, - Предприму я необходимые шаги, поищу, где она зарыта, ваша собака. Сегодня же пошлю в Варшаву моего лучшего тайного агента, знаменитого Якоба Штранга. Штранг - это настоящий дьявол! Штранг все вынюхает. Говорят, у Аргуса было сто глаз, так вот, у Штранга их - двести! Он еще посмеется над нами. Честное слово, посмеется. Потому что Штранг - нахал, бессовестный нахал. Ну да ладно, все равно, доставлю я самому себе удовольствие, перешлю вам доклад о результатах расследования...
На этом их разговор прервался, потому что офицер из королевской гвардии передал Козановичу, что король приказал провести его к себе в приемную.
Козанович и на словах доложил королю обо всем: о сожжении Касперека и последнем плане сенаторов города Лубло.
– В самом деле, удивительная эта история, - сказал король задумчиво. А затем прежним задушевным тоном спросил: - И что же ты собираешься теперь предпринять?
– Хочу просить разрешения вашего величества отрубить голову вдове Касперека.
– Молодая женщина-то?
– Да так, лет двадцать шесть.
– И хороша собой?
– почти непроизвольно вырвалось у короля. Он не пренебрегал красивыми женщинами. О его сердечных делах, особенно о любви к некой Адриенне Лекуврер, много рассказывали в те времена, собравшись возле камина да за ужином, тогдашние старухи.
– Очень! Очень даже красивая женщина, ваше величество!
– Тогда жаль, - грустно заметил король.
– Покой целого города, ваше величество...
– Ах, оставь меня в покое, Козанович!
– порывисто вскочил король.
Козанович почтительно умолк. Король тоже некоторое время молчал, а затем спросил: - Чего же ты еще ждешь?
– Приказа, ваше величество.
Король взволнованно поднялся и хлопнул губернатора по плечу.
– Чудак ты, Козанович. Когда ты являешься ко мне и предлагаешь: «Нужно отрубить голову красивой женщине», - тебе наперед следует знать, что я ее не казню. Но если ты приходишь и говоришь: «Я казнил красивую женщину», - можешь быть уверен, что воскресить ее я тоже не смогу.
И король сделал знак губернатору: можешь идти.
Сепешский губернатор понял все и, преклонив колено, удалился за парчовую гардину.
Но не успел он еще спуститься вниз по мраморным ступеням, как его догнал королевский паж:
– Его величество просят вас вернуться.
Король сам вышел ему навстречу к дверям, и, не успел губернатор произнести ни слова, как он увлек его в комнату, за гардину.
– Смотри, не наделай глупостей, Козанович. Отправь бабочку в какой-нибудь монастырь, там привидение ее, возможно, и не найдет... А король, возможно, найдет...
– со смехом добавил он.
Так и случилось. Далеко, прямо у самого королевского трона, родились причины того, что служанка госпожи Касперек, Анна, на которую до сих пор и комар не позарился бы (слишком уж тощая она была для этого), вдруг вошла в моду. Два бравых кавалергарда принялись ухлестывать за нею не на шутку. Вся улица просто диву давалась: и что только они в ней нашли? И конопатая, и кривая, и ходит неуклюже! Ох уж эти глупые солдаты, и куда они подевали свой умишко?!
Но что поделаешь, любовь зла. Ее ничем не объяснишь. И улица примирилась, а у Анчурки с самого начала не было против ухажеров никаких возражений. Она только никак не могла решить: какого из них выбрать. И потому позволяла, чтобы в субботу вечером оба ее поклонника вместе приходили к ней (не дай бог, они еще убьют друг друга). Она впускала их в калиточку, и до полуночи так все вместе они и сидели на скамейке подле ее дверей, слушая, как в соседнем озере всевозможного рода лягушки напевали вечную и единственную песню, переходившую в любовное воркование.