Призрак в Лубло
Шрифт:
Мария уже собиралась удалиться.
– Еще один вопросик, Касперекне. Откуда у вашего мужа деньги?
– Как я знаю, он собирает свои старые долги.
– А других источников у него нет? Больно уж много фальшивых злотых и талеров поступило в оборот благодаря ему. Именно теперь, после его смерти.
Касперекне насмешливо скривила свой маленький пунцовый ротик.
– Может быть, у него на том свете завелся какой-нибудь свой монетный дворик? Но, как я знаю по катехизису, там такого нет.
Криштоф Павловский не удержался. Вы только посмотрите на эту бабеночку, она еще и острит!
– Мы, между прочим, позвали вас сюда не для того, чтобы полюбоваться на ваши белые зубки, - возгласил он с пафосом, - а чтобы узнать у вас, дочь Евы, где находится тот бочоночек, полный золотом, который ваш муженек украл у варшавского виноторговца Михая Черницкого? Того, что он к этому приложил свою руку, вы не станете отрицать?
Однако вдовушка не захотела дать никаких пояснений относительно бочонка с золотом: или она в самом деле ничего не знала, или была закоснело упрямой. Потом были вызваны всевозможные свидетели - человек сорок, с которыми Касперек так или иначе имел дело после своей смерти. Один, к примеру, видел, как он нырнул в кладбищенскую калитку и исчез на кладбище, другой якобы дрался с ним в сарае шорника Яноша Ковача. Иштван Казимирский, стоявший на часах солдат, получил от Касперека такую пощечину, что перелетел от нее на другую сторону улицы. Надь Мартонне на прошлой неделе в воскресенье почувствовала сначала во всем теле какой-то холод, а затем - сильные схватки в животе. Правда, в темноте она ничего не увидела, но все равно уверена, что все это - проделки Касперека. Все показания свидетелей занесли в протокол, хотя по большей части это была абсолютная чепуха или плод воображения.
Под конец в углу судейского зала состоялось небольшое «совещание в узком кругу», где господа из городского магистрата решали, что же делать дальше. Потому что все эти протоколы, как правильно сказал господин Ференц Буйдошо, переехавший в Лубло мастеровой из Дебрецена и ставший теперь членом городского магистрата, делу не помогали. Тут нужно было что-то предпринимать.
После секретного совещания магистрат снова расселся торжественно по своим местам, и только святой отец, оставшись на ногах, продолжал так:
– Именем его преосвященства разрешаю разрыть могилу Михая Касперека и вновь передаю его останки в руки короля. Аминь!
Фелициан Козанович надел шляпу; но с места не встал и в наступившей гробовой тишине изрек:
– Именем короля! Приказываю разрыть могилу Михая Касперека и сжечь его тело на костре.
По залу пронесся одобрительный гул, который сопровождался крепким запахом овчин и водки, исходившим от свидетелей. О, как жадно пожирали эти два запаха своего более утонченного собрата, нежный запах фиалки, который быстро смешался с ними и исчез... Толпа заколыхалась, туман и пар, клубясь, поплыли по залу, будто грязная река, волоча на своих волнах черный гроб.
– Назначаю эксгумацию на завтра, - добавил губернатор, обращаясь к главному судье.
– Распорядитесь, сударь!
Одним словом: завтра раскроют могилу. Великая новость выскочила на улицу, будто живая черная кошка, и все обрадовались ей, каждый норовил ухватить ее за хвост. Большие толпы собрались возле калиток, на улицах под деревьями, на которых уже набухали почки. Могилу будут раскапывать. Вот забавно-то! Такое только у нас в Лубло возможно!
Губернатора, пока он шел от здания курии к себе в замок, всюду по улице приветствовали возгласами «ура».
Люди во все времена были одинаковы. Какая смешная несуразная история! Прекрасный май принес в город свежий шелковый ветерок, пахнущий цветущей акацией и нежными ароматами молодых растений, а для горожан куда большую радость доставило то, что завтра откроют затхлую могилу и достанут из нее полусгнивший гроб, подивятся лику смерти во всем ее безобразии.
Многие поднялись еще до полуночи и окружили кладбище, чтобы поутру не опоздать к необычайному зрелищу. А главный судья сейчас же после заседания приказал натаскать дров для большого-пребольшого костра на главной площади. Плотники всю ночь сбивали помосты вокруг костра для официальных лиц и знатных женщин города. (И как они только не боятся за белизну кожи на своих личиках? Вдруг она потемнеет от близкого стояния или сидения возле огня? Жаль, что самая красивая из них, Касперекне, не придет.)
Рассказывают, будто на крыши окрестных домов и сараев уже загодя слетелись огромные стаи воронья. (Видно, быстрая и хорошо налаженная служба информации была у тогдашних ворон.)
В домах всю ночь горели свечи. С одной стороны, люди не хотели ложиться спать от волнения и уложили только детей. «Спи, мой маленький, - приговаривали, - а то злой Касперек прискачет сюда». А с другой стороны, сегодня же будет последняя ночь царствования Касперека. Завтра уже не останется от него больше ничего, кроме пепла. Но сегодня он еще хозяин, и уж обязательно воспользуется своей последней ночью, и вытворит такие дела, что всех нас по миру пустит. Лучше уж и не ложиться совсем!
И, открыв окна, спрашивали у вышагивавших по улице под ритмичный стук алебард ночных стражей:
– Эй, как там, ничего еще не случилось?
Нет, в эту ночь пока еще ничего не случилось. А, впрочем, как же не случилось?! Люди так долго расспрашивали кладбищенского сторожа Мучанека, поднося ему то там, то здесь стопочку сливовой, пока в конце концов и в самом деле кое-что не случилось. А именно: видит вдруг он, как из ворот кладбища выкатывается большой-пребольшой ящик на колесах, в который впряжены две жирные свиньи. Мчат свинки по дороге, а рядом с ними с каждой стороны бегут две черные кошки с горящими глазами, перед повозкой же шагает большая черная собака на задних ногах, а в передних лапах несет черный флаг. «Провалиться мне на ентом месте, если что было не так», - божился Мучанек.
К утру весть о видении старого Мучанека облетела целый город.
Могу побиться об заклад, говорили там и сям, что это черти выкрали Касперека и укатили прочь в черном ящике. Вот увидите, откроют гроб, а он - уже пустехонек!
О, как трудно было дожидаться рассвета! И как долго мигали на небе эти ленивые звезды. Они-то уж никогда не спешат. Медленно-медленно, будто нехотя, пришло утро. Исчезли, растаяли все и всякие гномы, волшебники и злые феи, выглянуло солнце, щедро окропив золотым дождем крыши домов (а трубы лихо задымились), луга (и в ответ примулы и гиацинты закивали солнцу своими головками), гору, и замок, и белого орла, что красуется на крепостном знамени (птицу бедных поляков). В блестящей огненной лейке хватило золотого дождя и на кладбищенские могилы, и даже они заулыбались. И только на старой колокольне мрачно зазвонил колокол.
Это был сигнал. Теперь от курии к кладбищу зашагали официальные лица. Впереди шествия чеканили шаг два мушкетера - в шляпах-треуголках с серебряными позументами на синих мундирах и красными петлицами. Мушкетерам надлежало прокладывать путь через толпу. За ними следовало четыре могильщика с лопатами. Во главе же сената шествовал сам Фелициан Козанович, рядом с ним, слева, - священник, за ним - церковный служка в кирпично-красном кунтушике нес в руках кадильницу. А в самом хвосте - два цыгана тащили готовую вот-вот развалиться тележку. На этой тележке и повезут покойника на костер, вокруг которого уже стояли в качестве оцепления несколько верховых солдат. Тележка омерзительно скрипела, сидевшие на ней ребятишки визжали; это цыгане усадили на нее своих цыганят, сказав: «Пусть бедные цыганята тоже хоть немножко покатаются».