Призрак в Лубло
Шрифт:
– Я могу повесить своего друга Касперека. Если вы, Панове, осудите его!
– сказал староста с присущим ему грубоватым юмором, - Что же касается голосования, то в нем я участвовать не могу, ввиду тех нежных отношений, в которых мы с ним пребываем... Я полагаю, вы меня поняли, господа?
Конечно, поняли. Они и прежде-то озорно перемигивались, эти серьезные и мрачные господа судьи, словно хотели сказать: «Да, повесить Касперека не мешало бы, хе-хе-хе. Тогда бы пани Касперек сразу сделалась бы вдовушкой».
Касперек явился на суд с невинным видом. Это был здоровенного роста мужчина, стройный, красивый, розовощекий. Только в черных его глазах горел какой-то необычный демонический огонь. Но все равно лицо у него было приятное и даже такое симпатичное, что он вполне сошел бы за сепешского графа, не то что за простого виноторговца. Когда пани Катарина изложила суду свои обвинения, он только усмехнулся:
– Да ведь это же смешно!
– И с возмущением продолжал: - Вам все это приснилось, ясновельможная пани. Я из Варшавы привез домой только пустые бочки. Хорошо было бы, если бы какой-нибудь добрый дух наполнил хоть одну из них по дороге золотишком. Но мы с работниками как раз вчера только перемыли все бочонки. Не нашли мы в них ничего, кроме винного осадка.
Члены городского суда по обыкновению подвергли Катарину перекрестному допросу.
– Вы сами, пани, видели когда-нибудь этот бочонок? Как велик он был?
– Не видала я его никогда. Муж мой сказал. А я-то уж когда узнала об этом бочонке? Когда его украли. Тогда муж мой выгнал меня из дому, сказал, чтобы без бочонка я домой и не ворочалась. Ты, говорит, виновата, что пустила Касперека и его людей одних в подвал.
Староста, покачивая головой, погладил свою седеющую бороду и заметил:
– Хитрый малый, видать, ваш муженек. Но, скажу я вам, и дурак он великий. Будь у меня такая птичка, я бы никогда не выпускал ее из клетки на волю.
Катарина не поняла. А вернее, поняла, но много позже, когда уже Касперек начал отвечать на вопросы городского старосты.
– Что вы скажете на это?
– спросил он ответчика.
– А то скажу, ваше благородие, господин староста, и высокочтимый суд, что имеете вы дело с нечестивым мужем, у которого красивая и добропорядочная жена. А муж тот вместо того, чтобы ее на руках носить, выдумал какую-то байку насчет бочонка с золотом и таким вот путем задумал избавиться от своей законной жены.
Члены суда согласно закивали головами. А ведь и в самом деле, ежели бог сотворил женщину из адамова ребра и получилась она существом лукавым, надо думать - осталось сколько-то лукавства и в другом адамовом ребре? А? Хитрых мужичков тоже немало на белом свете.
Прекрасная Катарина побледнела: глубоко, в самое сердце, ранили ее отравленные Касперековы слова, и, схватившись за сердце рукой, она едва слышно промолвила:
– Врет все этот человек!
После этого варшавский адвокат произнес свою речь по-латыни. Староста закурил: как раз на неделе он получил в подарок от Михая Сембека, краковского епископа, свою первую трубку. До сей поры еще никто не видел в Лубло такого дьявольского устройства. Поэтому все члены суда только и дивились, что его трубке. Никто и не слушал, что там болтал адвокат, а разглядывали внимательно, какой формы трубка, какая у нее крышечка, чубук, и удивлялись, как изо рта старосты клубами валит дым. Чудно было им все это. А староста гордо поплевывал по сторонам, пока вдруг голова у него не закружилась и он сердито не прикрикнул на адвоката:
– Брось-ка ты говорить глупости, сынок, а не то прикажу я выкинуть тебя отсюда, если не поставишь ты наконец точку. Мне вон аж дурно сделалось от твоей речи.
После этого суд записал в протокол еще только показания свидетелей - Яноша Файора и Иштвана Келемена, которые тогда вместе с Каспереком ездили в Варшаву. Разумеется, свидетели тоже слыхом не слыхивали ничего такого о «золотом бочонке». И вот уже главный судья пан Завадский объявил приговор:
– Михай Касперек должен присягнуть здесь в том, что не воровал он бочонка с золотом.
– Могу и присягнуть, - спокойно согласился Касперек.
Господин Гертей поднялся из-за стола и достал из одного шкафчика два свечных огарка, выискав их среди вороха розог, палок и железных наручников (таковы были в ту эпоху игрушки богини Фемиды). Эти два свечных огарка только и могли пролить свет на сие темное дело. Словом, огарки зажгли, между ними положили святое распятие, после чего к распятию подошел Касперек и двумя пальцами правой руки коснулся сердца Христова, произнес принятую по тем временам присягу. Глухо, торжественно прозвучали в зале грозные слова:
– Да исторгнет мои останки из недр своих мать сыра земля, да не примут душу мою небеса, если я сказал здесь неправду.
И суд на этом закончился. Катарина заплакала, зарыдала: как же ей теперь возвращаться в Варшаву? А Касперек спокойно сел на свое место, на лавке возле стены. Тишина воцарилась в зале курии, только перья поскрипывали: это писали копии приговора, чтобы и пани Катарина могла отвезти домой одну.
Ну вот наконец и копии готовы. Главный судья посыпал поверх чернил песочком, нотариус пан Рекшинский печатью скрепил.
– Punctum! [3]– заметил главный судья.
– С этим теперь тоже покончено. Можно, стало быть, выпить и магарыч.
Нынче каждое новое дело получает свой номер, а когда-то также после каждого решенного судебного дела судьям полагался магарыч. Эх, как постепенно все портится! Надо сказать, сам староста тоже был любителем таких «процедур», а потому, поднявшись из своего кресла и направляясь к выходу, он весело бросил Каспереку:
– Так вы в самом деле сегодня приказали вымыть все винные бочки? Или, может, осталась одна-другая, в которой уцелело и кое-что другое, кроме осадка?
3
Точка! (лат.)
Касперек промолчал. Тогда староста шутливо хлопнул его по плечу.
– Что ж вы молчите? Скажите что-нибудь!
Но Касперек и на это не отозвался ни словом, только пошатнулся, словно сдвинутый с места чурбак. Он уже, видно, успел окоченеть. Зрачки глаз его расширились и, не мигая, уставились на старосту. Словом, мертв был Касперек. Члены городского суда в замешательстве переглянулись. Только Катарина оживленно вскричала:
– Вот видишь, староста, видишь? А ты говорил: господь бог плохой свидетель. Не вызывали его, так он сам пришел. Вот держи теперь перед ним ответ!