Призрак Великой Смуты (CИ)
Шрифт:
– Владимир Ильич, – я попробовал успокоить не в меру разволновавшегося именинника, – все со временем устаканится. И люди научатся, и прилипшую к нам всякую мразь мы повыведем. Не боги горшки обжигали. Кстати, о стаканах. Давайте выпьем за виновника сегодняшнего торжества.
Все дружно встали и выпили. Ленин поперхнулся, закашлялся, махнул рукой и сунул в рот кусочек сыра. Дзержинский вежливо попрощался с присутствующими, надел свою знаменитую фуражку и ушел «искоренять» и «разоблачать». Без него разговор снова скатился к политике.
– Если бы мне кто-то сказал полгода назад, – задумчиво произнес Сталин, – что нашей партии придется решать не вопросы выживания и издания газеты, а международные проблемы и практические задачи строительства новой государственности – я бы не поверил этому человеку,
А все это случилось из-за того, что произошло нечто, совершенно непонятное, и в наш грешный мир ворвалась, словно ураган, эскадра наших потомков. До сих пор я не могу понять – что это, чудо Господне, или природный феномен. Ну да ладно…
С разрешения уважаемого мною Владимира Ильича я хочу поднять этот тост за присутствующих здесь Виктора Николаевича и Александра Васильевича, а так же за всех людей из XXI века, которые оказали нам неоценимую помощь. Пусть будет счастлива и долга их жизнь, пусть они знают, что мы благодарны им за все, что они для нас сделали.
Сталин подкрутил усы и осушил до дна свой стакан. Я взглянул на кувшин, который неожиданно оказался пустым. Ленин, Ларионов и я тоже выпили и уселись на свои стулья. В этот самый момент в кабинет заглянула Ирина, которая, недовольно сморщив свой носик, поинтересовалась – не пора ли честь знать. Мы не стали спорить с супругой Председателя Совнаркома и вежливо откланялись. Праздник закончился и снова наступили суровые будни…
25 апреля 1918 года. Петроград. Съемная квартира в Таировом переулке.
Лидер партии правых социалистов-революционеров Виктор Михайлович Чернов.
Революционный вихрь, охвативший Россию больше года назад и поначалу вознесший Чернова почти на самую вершину власти, впоследствии оставил у него весьма тягостное и неоднозначное впечатление о революционных процессах в тяжелых условиях российской действительности.
Не так он представлял себе все это в годы своей революционной деятельности, когда от лица аграрно-социалистической лиги вел революционную агитацию среди крестьян Тамбовской губернии, замыслив покрыть всю страну сетью тайных крестьянских организаций. Когда он с молодой женой в конце XIX века выехал за границу ради продолжения образования и ознакомления с образцами современной социалистической мысли – будущего новой России.
В смутные годы первой русской революции, когда в угаре террора и насилия возникла и окрепла партия социалистов-революционеров и ее легендарной Боевой Организации, он, сам непосредственно не участвуя в «эксах» и терактах, подводил теоретическую базу под действиями БО, которой руководил опытный и безжалостный Евно Азеф. Каждый занимался своим делом: боевики кидали бомбы и стреляли из револьверов, получая за это после поимки «столыпинский галстук», а товарищ Чернов сколачивал политический капитал, став одним из лидеров партии социалистов-революционеров. А Евно Азеф, щедро получая деньги от кровавых «эксов», от охранки и еще из нескольких, так и оставшихся неизвестными, источников финансирования, лихо кутил в фешенебельных кабаках с дамами полусвета и щедро пользовался всеми радостями жизни.
Разоблачение Азефа и «скорострельные суды» премьера Столыпина вскоре свели на нет влияние партии эсеров в России. Ни разу ни в кого не выстреливший и не обидевший даже мухи, Чернов, в газетных статьях, которые печатались за рубежом в социалистические изданиях, продолжал обосновывать и поддерживать идею террора, прекрасно зная, что ему самому за это ничего не будет.
Не так представлялось ему будущее свободной России, сбросившей оковы самодержавия. Год назад он вместе с Савинковым и Авксентьевым, уже в виде законченного политического продукта, прибыл в революционный Петроград для участия в дележе полагающихся борцам с режимом теплых местечек и министерских портфелей. Почти сразу же он получил во Втором Временном правительстве, возглавляемом его однопартийцем Керенским, пост министра земледелия. Это была вершина его политической карьеры, тот момент, когда он был уверен, что все дальнейшие преобразования
Вот как писала в те времена одно сатирическое издание:
«Мужицкий министр по профессии. Это предсказала ему еще бабушка, когда министру было три года. Представительный человек. В прокламациях сам себя рекомендовал, как "селянского министра". Седая львиная голова, на устах постоянно сахарная улыбочка, любит шуточки, красное словцо и немножко пафоса. С виду это "Барин на крыльце, / С выраженьем на лице", а по речи крестьянский ходатай и печальник, готовый положить душу за други своя. Вот так слушает его товарищ-крестьянин, расплывется лицо у него от предвкушения радостей, и подумает он: "Эх, барин, твоими бы устами да мед пить!" Обходительный человек, что и говорить. И он обойдет действительно, когда нужно, "проклятый вопрос", не скажет: нет, не скажет: да, он просто воздержится от голосования, по старинной поговорке: "слово, это серебро, а молчание – золото"».
Чем дальше развивалась революция, тем больше становилась она для Чернова непонятнее. Неожиданно набрали силу и влияние большевики, раньше имевшие в трудящихся массах ничтожный авторитет, и принялись всеми силами умножать свое влияние, несмотря на то, что уж их-то, большевиков, ни в какое Временное правительство не звали и министрами не назначали, а на их вождя Ульянова-Ленина полиция открыла охоту, отчего он вынужден был скрываться, передав все практические партийные дела совершенно второстепенным людям вроде Джугашвили-Сталина или Бронштейна-Троцкого. Последний даже выручал Чернова, когда во время июльских беспорядков в Петрограде тот был задержан матросами в Кронштадте, мотивируя это тем, что не стоит мешать общему делу мелкими насилиями над отдельными случайными людьми.
Одновременно падал авторитет Чернова и среди однопартийцев. Вот что писала о нем в те дни левая эсерка Берта Бабина-Невская:
«Чернов не является для меня образцом социалиста. Талантливый теоретик, прекрасно писал, но в личной жизни вел себя недостойно социалиста. Во время революции лидер партии, министр земледелия, вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом, крутит роман и меняет жену… это недостойно. Как вождь он совсем не удовлетворял никаким требованиям, просто хороший теоретик. Разве не он, когда-то талантливый и умный теоретик, детально разработал принципы и порядок проведения социализации земли без выкупа, которая входила в программу-минимум дореволюционной Партии Социалистов-Революционеров? И не он ли самый, оказавшись министром земледелия первого революционного правительства, позорно ее проворонил, позволил вырвать инициативу из рук своей партии? Он, бывший в свое время участником циммервальдской конференции, не сумел вовремя прекратить войну. Он оказался главным виновником раскола партии, прежде сильной и пользовавшейся популярностью среди рабочих, а не только лишь крестьянских масс, как то всегда стараются изобразить большевики…»
Вся беда партии эсеров заключалась в том, что Чернов, сыграв важную роль в ее создании и организации, и, будучи ее единственным крупным теоретиком, в то же время, когда настали бурные революционные дни на широкой политической арене, когда политика сменила собою идеологию, он оказался абсолютно непригодным к роли партийного вождя, не только истрепав свой авторитет, но и сломав себе шею, поставив партию, которой он отдал всю свою жизнь, на грань политического краха. В течение лета семнадцатого года политический капитал эсеров был промотан на мишуру и погремушки ее участием в импотентном во всех смыслах Временном правительстве. В конце августа семнадцатого года Чернов окончательно покинул состав Временного правительства, но запущенные еще в Феврале процессы продолжали неумолимо развиваться, приближая неизбежную развязку.