Призрак японского городового

Олди Генри Лайон

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. После смерти Говарда его друг (по переписке, они не виделись) Лавкрафт никогда больше не выходил из дому.

ГРОМОВ. Много всяких нюансов есть. Тут нужно копать очень сильно: и материал биографический, и творчество, и сопутствующие обстоятельства. Труд неподъемный. Пока не хватает сил, информации…

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Сил, наверное. Информацию мы найдем.

ГРОМОВ. Может быть, когда-нибудь напишем. Но не факт.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Очень хотелось бы написать роман о том, как Яков Эммануилович Голосовкер – «Сказания о титанах», «Логика мифа» – в молодости, в двадцатых

годах написал роман о том, как Сатана приехал в Москву и идет по Патриаршим прудам. Я не шучу. Этот роман сгорел. Никто толком не знает, что там было написано. Голосовкер читал вслух этот роман в литературных компаниях того времени, кстати, в присутствии Булгакова. После пожара Голосовкер не поленился и переписал роман заново… Я сейчас не очень точно рассказываю биографию, могу в годах ошибиться, но у нас есть материалы. Итак, он переписал роман и назвал его «Сожженная рукопись». Сатана, титан древности, приезжает в Москву и вертится в литературной среде… Голосовкер переписал сожженный роман и сказал, что рукописи не горят! «Сожженная рукопись» – вам не кажется такая параллель удивительной?! Короче, роман сгорел во второй раз. Какие-то черновики были восстановлены, какие-то фрагменты даже печатались в журнале «Новый мир» в девяностых. В третий раз Голосовкер не стал его восстанавливать, потому что Булгаков уже написал «Мастера и Маргариту». Но Голосовкер закончил жизнь в психиатрической лечебнице, где он носил шапочку с буквой «М»… Вспомнили? Он не был сумасшедшим, у него был прогрессирующий склероз. Он забывал. Он каждый день что-то новое забывал и очень страдал по этому поводу. И особенно страдал, когда забыл греческий: он был переводчиком с древнегреческого.

Реплика. Причем это человек с несколькими образованиями, прекрасно натренированный ум энциклопедического знания.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Да. То есть, описание Мастера у Булгакова – психбольница и так далее – аукнулось через много лет финалом жизни Голосовкера, который первым написал о Сатане на Патриарших прудах. Ну, а рукопись сгорела. Там такая завязка, что не знаешь, с какой стороны подойти. Вот, тоже не знаем, потянем ли когда-нибудь. Я понимаю, что это вряд ли широкому кругу читателей будет интересно: стрельбы там не предполагается…

Реплика. Только тем, кто знает, кто такой Голосовкер.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Да хотя бы знает, кто такой Булгаков! В общем, есть у нас мечты.

Вопрос. Возвращаясь к театру и к теме романов, которые могут быть не написаны. Я когда играл в театре, у наших режиссеров бытовало мнение, что есть роли, которые человеку подходят, получаются, а есть роли «на слом». Вот вы пишете «на слом»?

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Конечно. У нас есть несколько книг, написанных во время тяжелых кризисов. Да, у нас, как у всех нормальных творческих людей, бывают кризисы. Хотя мы вам их, как правило, не показываем. Не депрессии, а кризисные моменты, когда ты не знаешь, куда дальше двигаться.

ГРОМОВ. Пару раз эти моменты падали во время работы над книгой. На середину, на финальную треть работы. Выползать из ямы было очень тяжело. Ну, ничего – выползли.

Реплика. Я имею в виду «слом» в другом плане – как это написать?

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Мы об этом и говорим. Когда кризис, когда ты не можешь выбраться из тупика, то мы обычно берем в работу такой материал, который совершенно не наш. Приемы, которые мы подбираем для реализации, не наши – мы ими не умеем пользоваться и начинаем учиться по ходу дела.

ГРОМОВ. Нужно же когда-то научиться!

Вопрос. Что значит – «не ваш»? Любовный вампирский роман?

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Нет, приемы – это другое. Как иначе строить фразу, абзац, какими средствами добиваться восприятия такого или сякого. Это не тематика.

Вопрос. Объем причастий?

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Ритмика фразы – можно писать готическими массивными абзацами, можно писать рубленым, лаконичным языком. Можно менять лицо – я перехожу от первого к второму: «Ты помнишь, когда…», «Ты входишь в дом…», и вдруг на третье прыгаю – вот приемы.

Вопрос. Примеры «слома»?..

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. «Шутиха».

ГРОМОВ. Да, пожалуй, самый яркий пример – это «Шутиха». Другой яркий пример – «Нам здесь жить». Там был и тупик, и выход из тупика, и совершенно нехарактерная на тот момент для нас тематика, и смена манеры, проблематики.

Вопрос. Я хотела узнать, как вы относитесь к пассивным ведомым главным героям, вокруг которых есть сильные «продавливающие» обстоятельства или более сильные личности, которые ими руководят. А все основные события переживаются героем внутри.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Боюсь, что эта ситуация, если ее специально не обработать, не для сюжетной литературы. Если главный герой – это чистая рефлексия, то начнется та самая «большая» литература, которая служит мишенью для карикатур. К ней не принадлежали ни Флобер, ни Стендаль, потому что «Красное и черное» при всей рефлексии – действенная вещь. Сюжетная. И «Мадам Бовари» – тоже. А если герой лежит на диване и рефлексирует, а вокруг что-то происходит, а он все лежит и рефлексирует… Я всегда вижу сцену. И я на сцене плохо представляю персонажа, который все время сидит и переживает – не двигаясь, не совершая поступков, не предпринимая действий, не меняя мотиваций. Зал про него забудет через пять минут. Кстати, вечная проблема «голубого персонажа». Ставили мы «Обыкновенное чудо» Шварца. Дмитрий играл Первого Министра, я – Хозяина, я тогда еще был действующим актером. Так вот, проблема Медведя и Принцессы. Они же ни черта не делают всю пьесу. Принцесса еще ладно, а Медведь – совсем.

ГРОМОВ. Ходит и страдает.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Играть Медведя невероятно тяжело. Поэтому его не запоминают зрители. Все помнят Короля, Трактирщика, Министра-Администратора. А Медведь – ну Медведь. Забери Медведя – ничего не изменится! С Принцессой та же самая история, но чуть лучше.

ГРОМОВ. У нее хоть какое-то действие есть, и то часть его происходит «за кадром».

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. Есть в театре такой термин – «голубой персонаж». Совсем не то, о чем вы подумали. Слово «голубой» у нас приобрело отвратительный оттенок. А это «голубой» персонаж, «голубой» человек – персонаж без ярких черт, без ярких действий.

ГРОМОВ. Эфемерное существо, странное, маловыразительное.

ЛАДЫЖЕНСКИЙ. И его надо все время «заострять», тереть наждаком, чтобы он был шероховатый. Иначе он просто пропадет на сцене. В книге, думаю, будет то же самое.

Вопрос. Интересно, а откуда пошло «голубой»? У кинематографистов для «наложенных» съемок, если нужно снять кого-то, падающего с Рейхенбахского водопада – его снимают на голубом фоне, а потом подкладывают…

ГРОМОВ. Сейчас уже на зеленом.