Призрак
Шрифт:
Песня в баре поменялась. Из открытых дверей доносилась песня «And It Stoned Me» [58] Ван Моррисона.
Обезболивающее.
Харри ступил на проезжую часть, услышал оглушительный, отчаянный звонок, и в следующий миг все поле его зрения заполнила сине-белая стена. Четыре секунды он, замерев, простоял посреди улицы. А потом трамвай проехал, и перед Харри снова появилась открытая дверь бара.
Бармен оторвал взгляд от газеты, увидел Харри и вздрогнул.
58
«Это ожесточило меня» (англ.).
— «Джим Бим», — заказал Харри.
Бармен
— Дай мне целую бутылку.
Рот бармена открылся. В его татуировке EAT над буквой Т была жировая складка.
— Прямо сейчас, — сказал Харри. — А потом я исчезну.
Бармен бросил быстрый взгляд на купюры. Потом снова поднял глаза на Харри. Снял с полки бутылку «Джима Бима», не отводя от него взгляда.
Харри вздохнул, заметив, что в бутылке осталось меньше половины. Он опустил ее в карман пальто, огляделся, попытался придумать запоминающуюся прощальную фразу, но не смог, кивнул бармену и вышел.
Харри остановился на углу улиц Принсенс-гате и Дроннингенс-гате. Сначала он позвонил в телефонную справочную. Потом открыл бутылку. От запаха бурбона его желудок съежился. Но он знал, что не сможет совершить то, что должен, без анестезии. В последний раз он пил три года назад. Надо надеяться, на этот раз все пройдет лучше. Харри взял в рот горлышко бутылки. Запрокинул голову и поднял бутылку вверх. Три года без алкоголя. Яд ударил систему, как напалмовая бомба. Лучше не будет, будет хуже, чем обычно.
Харри нагнулся и уперся вытянутой рукой в стену дома, широко расставив ноги, чтобы в случае чего не запачкать брюки или ботинки.
Он услышал, как позади него по асфальту простучали высокие каблуки.
— Привет, мистер. Я карасивыя?
— Безусловно, — успел ответить Харри перед тем, как его горло наполнилось жидкостью.
Желтая струя ударила в тротуар с приличной силой на большое расстояние, и он услышал, как каблучки удалились, стуча со скоростью кастаньет. Он вытер рукой рот и попробовал еще раз. Запрокинул голову. Виски и желчь потекли вниз. И снова вырвались обратно.
Третий глоток. Нормально.
Четвертый глоток прошел на ура.
Пятый показался небесным удовольствием.
Харри поймал такси и назвал адрес.
Трульс Бернтсен быстро пробирался сквозь мрак. Пересек парковку перед жилым домом, из добрых безопасных окон которого лился свет. Там люди уже достали закуски, принесли кофейники, а может быть, даже пиво, включили телевизоры, поскольку новости уже закончились и начались приятные программы. Трульс позвонил в Полицейское управление и сказался больным. Его не спросили, что с ним, только поинтересовались, собирается ли он провести дома все три дня, на которые не требуется больничный. Трульс спросил, откуда, черт возьми, ему знать, сколько именно дней продлится болезнь? Чертова страна притворщиков, чертовы лицемерные политики, утверждающие, что люди на самом деле хотят работать, если у них есть малейшая возможность для этого. Норвежцы проголосовали за Рабочую партию, потому что Рабочая партия отнесла прогулы к правам человека, и кто, черт возьми, не проголосует за партию, которая предоставляет тебе шанс в течение трех дней самолично провозглашать себя больным, дает карт-бланш, чтобы ты мог сидеть дома и дрочить, или кататься на лыжах, или приходить в себя после попойки на выходных? Рабочая партия, конечно, знала, какая это конфетка, но при этом пыталась выглядеть ответственной организацией, провозглашающей «доверие к большинству населения» и выдающей право прогуливать работу за некую социальную реформу. В таком случае, черт подери, более честно действовала Партия прогресса, которая покупала голоса налоговыми льготами и особо этого не скрывала.
Он целый день сидел и размышлял на эту тему, проверял оружие, заряжал его, проверял, хорошо ли заперта дверь, осматривал все машины, заезжающие на парковку, через прицел винтовки «мерклин», оружия, с помощью которого лет десять назад была совершена попытка покушения. Ответственный за склад конфискованного оружия в отделе К-1 полицейского управления наверняка думал, что она до
Трульс Бернтсен дошел до двери своего подъезда и вставил ключ в замок, как вдруг услышал в темноте позади себя быстрые шаги. Он в отчаянии повернулся, положив руку на рукоятку пистолета, лежащего в кармане пиджака, но увидел только испуганное лицо Вигдис А.
— Я… я вас напугала? — пробормотала она.
— Нет, — коротко ответил Трульс и вошел в подъезд, не придержав ей дверь.
Но она успела протиснуть внутрь свои телеса до того, как та захлопнулась.
Он нажал на кнопку вызова лифта. Напугала? Конечно, черт возьми, он испугался. Его преследуют сибирские казаки, разве этого недостаточно для испуга?
Вигдис А. пыхтела позади него. Она стала такой же толстой, как и большинство из них. Не то чтобы он не мог сказать этого сам, но почему никто до сих пор не развил мысль о том, что норвежские женщины безобразно растолстели, что они не просто умирают от разнообразнейших чертовых болезней, но скоро прекратят репродукцию своей расы и страна станет безлюдной? Потому что в итоге ни один мужчина не заставит себя войти в такие телеса. Собственные в расчет не принимаются, конечно.
Пришел лифт, они зашли в кабинку, и провода взвыли от натуги.
Он читал, что мужчины точно так же набрали вес, но, по его мнению, выглядели они иначе. Их задницы уменьшились, и они стали казаться больше и сильнее. Как он сам. Он выглядел, черт возьми, лучше, чем десять килограммов назад. А вот у женщин появлялся этот колышущийся жир, который всегда вызывал у него желание пнуть, чтобы просто увидеть, как нога погружается в мякоть. Всем было известно, что жир — это новый рак, однако женщины протестовали против истерии вокруг похудания и прославляли «настоящее» женское тело. Как будто то, что они не занимаются спортом и переедают, превращает их в некий лишенный жеманности идеал. Дескать, будь довольна телом, которое имеешь. Лучше сотня умерших от сердечно-сосудистых заболеваний, чем одна умершая от анорексии. А теперь даже Мартина выглядела так же. Конечно, он знал, что она беременна, но все равно не мог освободиться от мысли, что она стала одной из них.
— Похоже, вы замерзли, — произнесла Вигдис А. и улыбнулась.
Трульс понятия не имел, что означает А., но именно такая табличка находилась у ее дверного звонка: «Вигдис А.». У него появилось желание влепить ей оплеуху, правой рукой, изо всех сил, и можно не бояться, что он повредит костяшки пальцев в жире ее щек. Или оттрахать ее. Или сделать и то и другое.
Трульс знал, почему он так злится. Все дело в этом чертовом мобильном телефоне.
Когда они наконец заставили центр связи «Теленора» отследить телефон Холе, они узнали, что он находится в самом центре, а точнее, поблизости от Центрального вокзала. Ни в одном другом месте Осло нет такого большого скопления людей круглые сутки. Так что дюжина полицейских прочесывала людские массы в поисках Холе. Они работали часами. И ничего. В конце концов один сопляк выступил с банальным предложением синхронизировать часы, разойтись по району поисков и назначить одного полицейского, который будет набирать номер Холе в определенную секунду раз в пятнадцать минут. И если кто-нибудь именно в эту секунду услышит телефонный звонок или увидит, как кто-то достает свой мобильник, то ему останется только действовать, потому что этот телефон находится в заданном районе. Сказано — сделано. И они отыскали телефон. В кармане наркомана, сидевшего в полусне на ступеньках лестницы у Вокзальной площади. Он сказал, что «получил» телефон от одного мужика в «Маяке».