Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
Шрифт:
Распоряжался всем Тетли, своим привычным командным тоном. Фернли завязал узлы на трех веревках, перекинул их так, чтобы три петли свисали в ряд с длинного сука. Еще трое подтянули и закрепили концы веревок. Снова подвели трех лошадей и поставили под каждой петлей по лошади.
Хлестнуть лошадей в нужный момент Тетли назначил Фернли, Гэйба Харта и Джералда. Фернли не возразил, а Гэйб отказался. Объяснять ничего не стал, а просто стоял с упрямым видом и мотал головой. Я удивился, что Тетли выбрал его.
— Гэйб не против вас, мистер Тетли, — оправдывался Уайндер. — Просто он
Тетли вызвал добровольца, но, поскольку никто не отзывался, вперед выступила Мамаша, однако, не скрывая своей ярости. Мур посмотрел на Смита, Тетли — тоже, но Смит прикинулся более пьяным, чем был в действительности: на самом деле он с перепугу совсем протрезвел.
Когда все, казалось, было решено, молодой Тетли, чуть не задохнувшись, объявил, что тоже отказывается.
— Ты это сделаешь, — только и сказал Тетли.
— Я не смогу, поверь мне.
— Ничего, у нас сможешь. — Парень стоял бледный как мел и мотал головой. — Эту работу нужно выполнить, — сказал ему Тетли, не повышая голоса. — Если ты с поручением не справишься, выполнять придется кому-нибудь другому. Я считаю, по многим причинам это твоя прямая обязанность, как перед всеми остальными, так и перед собой.
Парень продолжал упрямо мотать головой. Мур, хоть и сам прежде отказался, подошел к Тетли и предложил заменить Джералда:
— Парень и без того насмотрелся. Зря вы так на него наседаете.
У Тетли вдруг отхлынула кровь от лица; рот оттянулся вниз и стал длинным, тонким и жестким, а глаза замерцали бешенством, которое он, однако, сдержал. Впервые на моих глазах прорвалось истинное естество, хотя о сущности я давно догадывался. Однако, заговорил он спокойным ровным голосом:
— Не в свое дело лезешь, Мур. Благодарю тебя тем не менее…
Мур пожал плечами и повернулся к нему спиной. Он и сам обозлился.
Джералду Тетли сказал:
— Я не допущу, чтобы какие-то девки в штанах марали мое имя. Ты исполнишь то, что от тебя требуется, и хватит об этом. — И отошел прочь, лишив сына возможности ответить. — Видно, много успел натворить за всю жизнь, — заметил он, взглянув туда, где мексиканец все еще исповедовался.
Когда он наконец закончил и вернулся с Амиго назад, троих пленников выстроили в ряд, примотав руки по бокам. Мартин сказал:
— Наверное, бесполезно повторять, что мы невиновны?
— Совершенно бесполезно, — заверил Тетли.
— Ведь я не за себя прошу.
— И другие имели семьи, но тоже попадали на виселицу за такие дела. Очень сожалею, но это не наша вина.
— Плевать вы хотели на правосудие, — вскипел Мартин. — Вам даже нет дела, тех вы взяли или нет. Вам лишь бы поставить на своем, больше ничего не надо. Вы потерпели какие-то убытки, значит, кто-то должен быть наказан, и ничего другого вы знать не желаете. — Когда Тетли только улыбнулся в ответ, Мартин потерял самообладание. — Кто о них подумает? Все им здесь чужие. Денег у них нет, пожалеть их некому. Неужели вы этого не понимаете, вы, живодер? Вы должны пощадить меня. Если в вас хоть капля человеческого сохранилась, вы должны пощадить меня. Пошлите со мной людей, если
Хардуик опять захныкал и понес околесицу. В конце концов у него подкосились колени, и он упал вперед лицом. Мексиканец, глядя прямо перед собой, с отвращением плюнул:
— В хорошенькой компании приходится умирать.
Мартин начал было орать на мексиканца, который стоял рядом с ним, но тут подошел Мэйпс и ударил его по лицу. Ударил сильно, четыре раза подряд, и звуки пощечин были как щелканье бича. Мэйпс не обращал никакого внимания на протесты, на то, что Дэвис пытался удержать его руку. После четвертого удара остановился и подождал, не скажет ли Мартин еще что-нибудь. Мартин не сказал. Он просто стоял и беспомощно плакал, не сдерживая больше рыданий, от которых распирало грудь; из-за давивших веревок ему то и дело приходилось вскидывать подбородок, чтобы продохнуть.
Старика подняли на ноги и всем троим дали по паре глотков виски. Затем подвели к лошадям. Старик совсем обессилел, и его пришлось чуть ли не волоком тащить.
Я заметил, что Дэвис остановил Амиго и, придерживая за локоть, что-то ему говорит. Лицо у Амиго сделалось злое и упрямое, и он только тряс головой. Тетли тоже это заметил, и, видно, ему пришла в голову та же догадка, что и мне. С улыбочкой он сказал Дэвису, что исповедь есть исповедь и не может быть использована как доказательство. Даже в суде.
— Не нужно ничего нам выдавать, — возразил Дэвис. — Пусть скажет только, не следует ли повременить, а там уж мы сами выясним.
Амиго, казалось, был чем-то встревожен.
Тетли сказал:
— Бывали случаи, когда люди лгали даже на исповеди, даже не в таких критических обстоятельствах.
Амиго взглянул на него, будто впервые усомнился в его непогрешимости, но все-таки сказал:
— Священника-то ведь не было, не знаю я…
— Хоть бы и был. — Тетли смерил глазами мексиканца. — Даю вам две минуты на то, чтоб помолиться, — объявил он всем троим. Их поставили рядом с лошадьми под суком, с которого свисали петли.
Мартин кусал губы, удерживая слезы. Он обвел нас быстрым взглядом. Мы стояли довольно плотным кольцом; один за другим все опускали глаза. Наконец, будто что-то душило, он уронил голову и неуклюже — мешали веревки — опустился на колени. Мексиканец все стоял, только опустил голову и часто-часто шевелил губами. Старик повалился на землю, окончательно потеряв человеческий облик, и Спаркс, встав рядом, прочел за него молитву. Мур снял шляпу, то же сделали и все остальные. Дэвис и еще кое-кто опустился на колени. Большинство из нас не могли заставить себя последовать их примеру, но все мы опустили головы и примолкли. В окружающей тишине в сероватом свете медленно наступающего утра завывания старика, монотонный голос Спаркса, читающего молитву, и частое бормотание мексиканца звучали преувеличенно громко. В то же время ясно слышно было каждое движение лошадей: поскрипывание кожи, позвякивание металла о металл…