Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
Шрифт:
По-видимому, Бартлет решил, что перебрал тогда на улице, и теперь, хочешь — не хочешь, надо привлекать к делу Тетли. Нет сомнения, если Тетли не появится, то решать и командовать будет он. Где бы он ни появлялся, все разом стихали — ничто не казалось важным, кроме того, что имел сказать Тетли. Отчасти, я думаю, потому, что только это и казалось важным самому Тетли. Человек, который так уверен в себе, всегда говорит внушительно. Если, конечно, он не пустомеля, а пустомелей Тетли отнюдь не был. Когда вы встречались с ним на улице, что случалось нечасто, он ограничивался кивком и никому в голову не пришло бы затеять с ним разговор. И вовсе не потому, что он был невежлив или надменен. Я таких хороших манер, как у него, не только в наших краях, а и нигде не встречал. Просто он всех держал на расстоянии. Ни для кого не делая исключения,
Дэвис, очевидно, пришел к тому же выводу, но все-таки решил сделать последнюю попытку. Я увидел, как он отрывисто и строго сказал что-то Джойсу, после чего Джойс перепуганно пустился бежать по улице. Дэвис с небрежным видом подошел к Бартлету. Бартлет больше не кипятился, но был раздражен; он держался как человек, сильно возмущенный, но уже слегка позабывший, что, собственно, его возмутило. Отвечал нелюбезно, но в раж не впадал. Все время посматривал то на часы, большую серебряную луковицу, то на небо, и слушал Дэвиса рассеянно, вполуха. Дэвис был достаточно умен, чтоб не вступать в обсуждение «совести общества» с Бартлетом, и даже не настаивал, что поход вообще следует отменить, только твердил, что все должно быть по закону, и старался заручиться обещанием ничего не предпринимать без ведома Ризли. Говорил дружелюбно, высказывая свою точку зрения в форме предположения, и тут же спрашивал мнения Бартлета, и Мамаши, и даже Уайндера, будто советуясь. Его не прерывали, все же несколько человек, стоявших поближе, стали к нему прислушиваться. Бартлет, однако, и слышать не хотел о передаче угонщиков суду. Он настаивал на скорой расправе. А тут еще Мамаша своими шуточками все время вставляла Дэвису палки в колеса. В общем, он ничего не сумел добиться. И тут наконец появился судья с Мэйпсом. Судя по тому, как размахивал рукой судья, он все еще ожесточенно доказывал что-то Мэйпсу, который теперь даже не трудился отвечать.
Когда они подъехали вплотную к толпе ковбоев, все смолкли; даже те, кто стоял у заборов, хотели услышать, что скажет судья. Особого почтения никто к нему не питал, но судья олицетворял закон, и всем хотелось знать, какую позицию он займет. Судья почувствовал враждебное настроение собравшихся; встревожила его и наступившая тишина. Он сделал ошибку с самого начала, сняв по привычке шляпу, как будто собирался произнести речь, и больше, чем нужно, возвысив голос.
— Я все понимаю, — начал он. И пошел, пошел об их долготерпении, об их потерях, о смерти их дорогого друга — маленькое вступление к тому, что он оставил на закуску.
Мэйпс, стоявший рядом, торжественно, тем же жестом, что и судья, снял шляпу и начал выправлять на ней складку.
Ковбои заулыбались, и Смит крикнул:
— Хватит речами нас угощать, судья! — И когда судья приостановился на минуту, прибавил: — Все это мы уже раньше слышали, Тайлер! Нам только благословение ваше нужно!
Разглагольствование судьи устраивало Дэвиса не больше, чем остальных. Он подошел вплотную к лошади судьи и сказал ему что-то, прежде чем тот успел заговорить. Подошел и Осгуд.
— Конечно, конечно, мистер Дэвис, — сказал судья, но все еще голосом трибунного оратора, — именно это я и котел сказать. Выслушайте меня! — обратился он к нам. — Конечно, вы не можете уклониться от исполнения своего долга, если вы так понимаете свой долг, но ведь не захотите же вы идти по стопам тех, кто совершил поступок, который вы теперь намереваетесь покарать!
— К тому времени, как вы окончите свои напутствования, Тайлер, — заорал Смит, — угонщики будут уже по ту сторону Рио!
С этим можно согласиться. Посыпались и непристойные советы. Мамаша наклонилась в седле, так что ее лицо оказалось на уровне лица судьи, и с широкой улыбкой смотрела на него. Шея и щеки судьи начали медленно раздуваться и багроветь.
— Еще слово, Смит, — завопил он, — и я привлеку вас к ответственности за то, что вы чините препятствия делу правосудия и за попустительство
Это был скверный ход после неважного начала. Голоса поднялись до крика. Со всех сторон летели злые насмешки, и некоторые жестами стали показывать, как низко стоит судья в их мнении.
Мамаша все с той же улыбочкой сказала:
— Судья, а, судья, разве можно чинить препятствия тому, что топчется на месте?
— И вы туда же! С этим… — заорал на нее судья. — А еще женщина! — У него не нашлось слов, чтобы выразить, кто мы такие, он только махал рукой, указывая на нас и задыхаясь от гнева, затем резким движением снова надел шляпу, нахлобучил покрепче и обвел нас свирепым взглядом.
Сквозь этот гвалт прорвался голос Фернли, от бешенства визгливый и срывающийся:
— Сколько можно?! Эй, Живодер, давай, что ли, выбираться отсюда!
Лошади сбились в беспорядочную кучу и рвали удила, и ковбои их не осаживали. Какая-то женщина, стоявшая возле галерейки, наклонилась вперед, держась одной рукой за столбик, и начала кричать нам нечто, высокая, болезненно-бледная и какая-то закопченная; черные волосы трепались по ветру, падали на лицо, широкополая шляпа съехала назад, вид дикий… Она продолжала выкрикивать что-то, поминая Кинкэйда. Смит с сальной улыбочкой осведомился, очень ли он был ей близок.
— Да, пожалуй, поближе, чем всем вам! — выкрикнула она.
Следуя ее примеру, кое-кто из женщин тоже взялся за нас. Послышались обидные слова, ехидные замечания и злобные насмешки. Другие, чьи мужья находились на улице, держались тихо, и вид у них был напуганный. Маленький мальчик, задерганный матерью, громко ревел, напугав остальных ребятишек.
Мур, крепко держа поводья, подъехал к галерейке и заговорил с потрепанной женщиной.
— Мы с этим справимся, Фрина, — сказал он ей и, обращаясь к остальным женщинам, прибавил: — Уведите отсюда детей. Здесь детям не место.
Та, которую он назвал Фриной, выскочила на улицу и подбежала к нему вплотную, будто хотела стащить с лошади и швырнуть наземь.
— Да как же так? — кричала она. — Выходит, ничего и не будет, а? — Мур не ответил и даже не взглянул на нее. Он не двинулся с места, пока женщины не начали уводить детей. Две все-таки задержались на углу, наблюдая за происходящим.
Дэвис не обратил никакого внимания на весь этот гвалт. Он старался что-то внушить судье. Очевидно, это ему удалось — мало-помалу судья успокоился, кивнул и сказал что-то в ответ.
— А Грин где? — крикнула, обернувшись, Мамаша-Грир. Шум немного стих. — Эй, Грин! — позвала она. — Иди-ка сюда! Судья поговорить с тобой хочет!
Всем было интересно послушать, о чем пойдет речь, и мы старались придвинуться ближе, но лошади не стояли на месте, фыркали и топтались, скрипела сбруя, так что ничего мы не слышали и, только изловчившись, видели урывками Грина. Тот сидел себе на лошади лицом к судье, который тоже был верхом, и отвечал на его вопросы. Казалось, они не могут сдвинуться с мертвой точки; мальчишка ехидно улыбнулся пару раз, а судья хоть и держался надменно, снова стал заметно волноваться. Затем, по-видимому, вступил Дэвис — те двое смотрели в землю и ничего не говорили. Но вот мальчишка опять начал отвечать, и уже далеко не так самоуверенно. Кто стоял поблизости, заметно притихли. Вот большинство из них — и судья в том числе — разом подняли глаза и посмотрели на небо, а потом судья кивнул. Судья, по всей видимости, время от времени вставлял словечко в поддержку Дэвиса. Грин, казалось, готов был разреветься. Только раз, не выдержав, он громко крикнул, так что все мы услышали: «Олсен мне сказал! Я уже двадцать раз вам это говорю!» Мэйпс перестал делать скучный вид и начал вглядываться в стоящих кругом. Раз он что-то сказал, но судья, гораздо более уверенный в себе, чем прежде, быстро его осадил. Единственное слово я расслышал: «учредить», из чего заключил, что судья понес привычную ерунду. Но Мэйпс ничего не сказал в ответ, только выдвинул вперед подбородок и с угрюмым видом уставился на луку своего седла. Но, и не слыша ничего, все чувствовали, что ветер подул в другую сторону. Ковбои, стоявшие близко, начали переглядываться, обмениваться быстрыми взглядами или опускать головы. Пыл в них постепенно угасал. Когда спустя несколько минут дикая баба Фрина, не в силах больше стоять с закрытым ртом, спросила, зачем они, собственно, здесь собрались — помолиться, что ли? — один из ковбоев сердито прикрикнул на нее.