Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
— Сплю, — сердито ответила Майка. Такой сон помешал глядеть! Крысик ученый.
— Я только спросить, — заторопился мальчик. — Ты правда Яшина дочка?
— Какого Яши? — Майка не сразу поняла. — Я — папина дочка.
— Как же?! Футболиста Яшина. Вратаря?! Ну, твоя мамка говорила еще.
— Да, он нам какой-то совсем дальний родственник. Можно сказать посторонний.
— А я согласен и на такого, но чтоб футболист, а не Ломоносов. Ты в футбол играешь?
— Не играю.
— И
— Почему не играешь? У нас все мальчишки играют.
— Некогда мне в футбол играть, образование получать надо. Зубрю я целыми днями, аж в голове трещит.
— Ну, и ладно. Зачем он, этот футбол? Правильно твоя мама сказала: бегают за мячом, как дурачки.
— Много ты понимаешь.
— Не меньше твоего. Есть и получше игры.
— Ну, например?
— Прятки. Казаки-разбойники. Классики.
— Какие классики?
— На квадраты асфальт чертишь и прыгаешь, — пояснила она. — Называется «классики».
— А я классиков читаю. Добролюбов, Гёте, Карл Маркс, — уныло произнес Минька, — «Быть или не делать», «Доктор Фаустус», «Капитальный матерьялизьм».
— А мы играем, — сообщила Майка и смешливо добавила. — Спи, вундеркиндер.
— Сама дура.
Минька задышал часто-часто. Можно было подумать, что он собирается плакать, но девочка поспешно отогнала эту мысль. Вундеркинды не плачут, у них, как сказала Марианна Колуновская, большое будущее.
Она закрыла глаза, а когда их снова открыла, уже наступило утро: в купе не было ни Миньки, ни его мамы. Они сошли с поезда, словно их и не было никогда.
Приснились.
Сам дурак!
Напевая что-то, Никифор шагал в сторону «Детского мира». Майка шла следом. В ее кармашках покоились веселые жужики, а голова девочки полнилась непростыми размышлениями.
— Там у вас человек на дереве, — вспомнила она.
— На суку? — уточнил Никифор. — Что делает?
— Ничего. Висит.
— Надо же. А раньше он сук пилил. Поумнел! — он был удивлен. — Бывают же чудеса. Может, и в штатные служки переведем…
— Вы не хотите ему помочь? — обрадовалась Майка.
— С чего ты взяла, что ему нужна помощь?
— Он же бедный. Висит. Мучается… кажется, — неуверенно произнесла девочка. И впрямь, с чего она взяла?
— Мало ли кто чем кажется. А помогать нужно только тем, кто действительно нуждается.
— Откуда вам знать, кому надо помогать, а кому нет? — буркнула Майка.
— Уж во всяком случае, не Заштатному Дурню. Он себя ищет, а в таких случаях посторонняя помощь не требуется.
— А вот он упадет и расшибется.
— Каждый по-своему себя ищет, — он пожал плечами. — А Дурень надоел всем, хуже жабьей королевны. Переменчив слишком: уж в чем он себя только не искал! И пилил, и строгал, и крестиком автопортреты вышивал, а уж как он играл на нервах — ты себе не представляешь, — Никифор подержал себя за щеки, словно у него заболели зубы. — А найти себя так и не смог. Одно слово — Дурень. И ему, известное дело, никакой закон не писан, — лысый умник замолк, подумав что-то интересное. — Да, вот бы его попытать? Ты какой закон знаешь?
— Бутерброда, — наобум ляпнула Майка.
— Какой? — Никифор заинтересовался.
— Ну, хлеб всегда маслом вниз падает.
— Ах! Чудно! Чудно! Его и развенчаем, — обрадовался провожатый. — Да ты не переживай! Дурень не опасен. Он не додумывает свои глупости, так что до полного идиотизма ему далеко.
Никифор с веселым видом говорил что-то злое и от того сам выглядел по-дурацки.
— Он живой человек, — сказала Майка.
Провожатый поспешно стер улыбку:
— Да, глупость — это тоже талант. Только им нельзя злоупотреблять. Хотя? — чудак задумался, а красный галстук, снова полыхнул. — Непроходимая глупость, бывает, очень неплохо сочетается с исключительной внешностью. Эх! — он вздохнул. — Непростые наступили времена. Сейчас ведь главное выделиться, а там уж видно будет, кто умный, кто дурак, кто притворяется умным дураком, а кто — дурным умником. Но вообще, в большом и главном ты права. Что бы делали умные без дураков? — а далее вдруг подбоченился и завизжал.
— Глупо без дураков на свете жить, Без них никак нельзя умы кружить. Тянется тень за светом, Лезет дурак с приветом. Без дураков, Мир таков… Никифор, взрослый и даже очень взрослый человек, затряс воображаемой юбкой и запрыгал, высоко подкидывая ноги.
— Опа! Опа! Галопом по Европам, Америкой, да Азией вслед за безобразием! — Никифор вопил и дрыгался, как умалишенный. — Ай-нэ-нэ! Да, ай-нэ-нэ!
В этот момент если кто и казался идиотом во всем постороннем мире, то уж точно не грустный человечек, поникший где-то неподалеку на засохшем дереве.
— Прекратить! — неожиданно сорвался с Майкиного языка громкий приказ.
Где-то недалеко созвучно грознуло. О себе готовилась заявить майская гроза.
Никифор так и застыл — с поднятой ногой и выпученными глазами.
— Вольно, — Майка не приказала уже, а попросила. Она и не поняла, откуда взялся у нее этот командный тон.
— Не понравилось? — снова ожив, спросил ее Никифор.
Она дернула головой: нет, не понравилось.
— Вот и правильно. Тебя в дураках не оставишь. Кровь гуще, чем вода.